Не уходи. Останься
Шрифт:
Осталось сложить все пазлы, и картина станет понятной.
На подкорке, где все инстинкты обостряются, у Димы все немело от тревоги, замерло в ожидании катастрофы. А то, что это будет что-то глобальное и очень для нее болезненное, она была уверена.
Это кто-то фундаментальный, тот, чье мнение, чье отношение было для нее настолько важным, что Ибрагим решил вмешаться. И быть рядом, чтобы помочь не поймать гада, а пережить все это с наименьшими душевными потерями.
И от осознания этого становилось дико страшно. Так, как давно не
Холод по коже пробежался, волосы дыбом встали. Все тело заныло. Каждый перелом, вывих, трещинка, — все взвыло. Будто на смену погоды кости выкручивало, но нет, погода тут совсем ни при чем.
Это душа пыталась подготовиться к разговору. К неминуемой боли, что затопит сознание и опять придётся как-то дальше жить. Учиться ее терпеть, ломать устои своего мира.
Или, может, и не придётся ничего делать?
За окнами темнота, и только яркие фонари мелькают один за другим. Дима, правда, не видела их, она смотрела на свое отражение в стекле.
Лицо молодой женщины, а глаза старухи, которой уже за девяносто, и она так устала жить, что нет-нет, но молит высшие силы о тихой безболезненной смерти.
Интересно, душа вообще может устать? Износиться от невыносимых потерь?
****
Полчаса, как они приехали в дом Шраймана, и все это время Дима сидела в кабинете и слушала.
Слушала о том, какая она дура, раз простила своего мужа.
Слушала о том, какая она дура, потому что решила принять помощь своего мужа в деле, которое его не касается.
Слушала о том, какая она дура, если позволит своему мужу запудрить ей мозги и вернётся к нему.
В общем, Дима поняла только одно: она — дура. По мнению Шраймана, естественно.
Дрозд сидел напротив нее в кресле и не сводил обеспокоенного взгляда со своего сына, а того несло все дальше и дальше. Он-то прекрасно понимал, что Дима может сидеть и спокойно все это выслушивать, но никто и пикнуть не успеет, если ей все надоест, и она выйдет из себя.
Пока она успешно справлялась и старалась не обращать внимание на вдруг воспылавшего к ней такой «братской» любовью начальника.
Но рано или поздно это должно было закончиться.
И когда в кабинет заглянула обеспокоенная Катерина с предложением поужинать, Шрайман окончательно потерял над собой контроль:
— Мы не закончили, выйди!
У женщины слезы на глазах блеснули, но гордость взыграла, и молча, выпрямив плечи и подняв голову, она ушла, тихо прикрыв дверь.
Только вопрос в том, куда она так тихо ушла? Что-то Диме подсказывало, — не ужинать, а собирать вещи и сваливать от этого припадочного на всю башку.
— Хорошо, я тебя поняла. Я — дура. А ты тогда кто? — Дима заговорила тихо, спокойно, но каждое слово проговаривала с едва сдерживаемой яростью.
В комнате «загремел» ее голос, воздух раскалился и вот-вот долбанет молния.
— Я твоего мнения относительно своей семейной жизни не спрашивала, — это первое. Ибрагим
— О чем ты? — Шрайман опустился в кресло и устало на нее уставился.
— У вас же все нормально было, но нет, надо ж показать кто здесь главный, — сарказм уже был неприкрытый, — Скажи, ты ничего странного в ее поведении не заметил? Нет? А я вот заметила. Например, то как она реагирует на крики и резкие движения мужчин. И если уж ты совсем слепой, — хотя в той ситуации мог просто ничего не заметить, — не так давно ее избили. Подозреваю, что муж, почти бывший, у них бумаги в суде на рассмотрении. Ты продолжай вот так орать в ее присутствии, продолжай. И точно тебе говорю, — больше ты ее не увидишь. И на твоем месте я бы пошла просить прощения, пока твоя благоверная не собрала свои вещи до конца, если уже не свалила от тебя нахрен подальше! — в конце не сдержалась, заорала.
Потому что, достал ей-богу! С этой своей опекой, пониманием и желанием приголубить бедную-несчастную Диму.
Она не просила жалости, сочувствия и всего остального. Ей это не нужно. А вот тот человек, которому это реально, как воздух необходимо, получал от Шраймана только крики, ор и поступки, недостойные настоящего мужчины.
Игорь же смотрел на нее какое-то время молча, потом встал и пошел к двери.
— Мне не нравится, что твой муж вмешивается в мои дела.
— Мой муж вмешивается в мои дела, на тебя ему плевать. И хорошо было бы, если бы ты перестал его злить и дразнить. Он помогает мне, не тебе, — это побочный эффект и ничего больше.
— Хорошо, если так. И извини, я не хотел тебя обидеть… просто я о тебе беспокоюсь.
— У тебя причин для беспокойства нет, Игорь. А о ком стоило бы волноваться, ты в упор не замечаешь. Иди уже!
Больше ничего не говоря, хозяин кабинета ушел.
Дрозд же остался сидеть и задумчиво ее рассматривать.
— Похоже, быть слепым к очевидным вещам — это семейное, да?! — он улыбался, а глаза полны горечи, боли, плохо скрытой.
Дима резко встала с места.
Вот эти откровения она точно слушать не намерена, не сегодня, хватит с нее.
— Знать ничего не хочу!
Но уйти он ей не дал. Тоже резко подскочил и схватил за руку, не пуская.
— Ты ведь все поняла, Дима. Почему отрицаешь? — разочарованно спросил, заглянул ей в глаза, пытаясь увидеть правду.
Он хотел правды? Он ее получит.
— А чего ты ждал? — едко произнесла она, — Что кинусь тебе на шею с криками «папочка», так? Я не Шрайман, чтоб такое принять и простить в одну секунду. Сколько у тебя еще детей по всему свету разбросано, а? Не считал? Зря. Мне противно от мысли, что моя мать изменяла моему отцу с тобой, его лучшим другом. Это мерзко! Как вы могли?!