Не уходи. Останься
Шрифт:
А внутри все ревет от яростной боли, ревет. И мысль: моя! Моя! Моя! Моя! Не пущу! Не отдам!
Но, когда этот сраный пижон повел ее к украшениям, так галантно придерживая за локоток, а потом и за талию, его терпение кончилось. А внутри что-то сломалось. В очередной раз.
Не было триумфального ощущения победителя, потому что она признала свою слабость в его лице.
Не было радости в душе от того, что держит Диму в своих руках. Обнимает, наконец. Дышит в такт. Заполняет свои легкие
Изголодался до изнеможения. И даже первые минуты сказать ничего не мог.
Просто обнимал ее и вел в танце.
А потом дошло.
И как ледяной водой его окатило.
Не смотрит на него. Отвернулась. И руки дрожат. Ноги едва держат.
Довел. Довел до того, что ни говорить, ни смотреть на него не может. Зубы сцепила. Чтобы не орать от своей боли, или чтобы не орать на него?
Ибрагим, понимая все это, все равно не мог отступить, и отпустить ее сейчас не мог. Он эгоист, и всегда им был. Хотел только ее, и только для себя.
Он физически сейчас был не в состоянии разжать дрожащие руки, и уйти в сторону. А так, хоть в толпе танцующих, — у него есть шанс побыть с ней наедине.
— Ты хорошо выглядишь, — не комплимент, констатация факта.
Это его женщина, его жена. Он знает ее с рождения. Знает, что она любит и чего терпеть не может. И знает насколько она может быть упрямой и несгибаемой, если что-то решила.
Молчит. Желваки на скулах ходят. Взгляд упрямо направлен в сторону. Плечи напряжены, руки едва заметно, но дрожат.
Крепче стиснул ее правую ладошку, поднес к губам. Прихватил губами запястье, коснулся языком. И довольно улыбнулся, когда ощутил, как сильно колотится ее сердце.
Ох, милая, ты зимняя девочка, да. Но ты Моя зимняя девочка. И то, как колотится сердце, это только подтверждает.
— Будешь и дальше молчать? — шепнул в волосы, уткнулся носом в шею, и с огромным удовольствием вдохнул. Снова коснулся губами. Не мог не улыбнуться, когда она в его руках вздрогнула, — Хорошо, молчи! Мне так даже больше нравится!
Его наивная зимняя девочка.
Он знает ее. Всю.
Где коснуться, как коснуться, как поцеловать.
Это тело его женщины, которое он знает лучше, чем свое собственное. Каждую родинку, впадинку, шрам. Все это- его. Любимое. Обожаемое.
И то, что сейчас едва сипло дышит, а сердце вот-вот вырвется из груди, только это и доказывает.
Дима всегда была его. И всегда будет. Спустя годы, ненависть, презрение. Неважно кто или что между ними будет стоять. Но Дима всегда будет его, даже если сама это отрицать станет.
И пусть он ехал сюда с несколько иной целью и другими мыслями, но сейчас убедился: ничего между ними не кончилось. А закончиться он уже не позволит!
— Может,
Дима вздрогнула, но на него не посмотрела. Сжала сильней свои руки, пытаясь контролировать эмоции.
— Зачем ты здесь? — чуть хриплый голос заставил сбиться с шага, но другие этого не заметили.
Он же запнулся от звука ее голоса. Родного. Со стальными нотками.
— Неправильный вопрос, милая.
Ибрагим держался на чистом адреналине. Выдержки уже никакой не было. А если учесть, что Шрайман не спускал с них глаз, то можно только подивиться почему этот ублюдок вообще еще по земле ходит.
— Чего ты хочешь? — она послушно спросила то, что требовалось.
Ведь знала же. Знала, что он хочет услышать. И что хочет получить. Но без боя сдаваться не собиралась. Его упрямая зимняя девочка.
— Если в целом, то тебя, — шепчет на ухо, искушает, — А если в частности, то… тоже тебя.
Ее рука спустилась по спине, поглаживая, и Ибрагим от удовольствия зажмурил глаза. Невинная ласка. Но от ее рук он бы умереть не отказался.
Так всегда было.
Стоило Диме ему просто в глаза посмотреть, — и все. Никакого благоразумия. Никакой выдержки и сдержанности. Вспыхивал, как спичка. Желание сметало любые аргументы. И хотелось только одного: прижать к себе крепче, под кожу ей залезть.
Но… забылся. Потерял внимание. Разомлел от ее касания.
Что-то твердое и острое уперлось ему в бок. Надавило. Оцарапало кожу.
Прижал ее к себе ближе, сильней, надавливая и заставляя ранить глубже. Пустить кровь. Ему плевать, никто и не увидит, — рубашка черная. А ей, может быть, станет комфортней.
— Так зачем, говоришь, ты здесь? — тихий вкрадчивый голос, легким ветерком коснулся его скулы; губы, едва касаясь, задевали кожу. Теперь задрожал он.
Ибрагим с мрачным удовлетворением наблюдал за Шрайманом, как тот от злости позеленел весь, но с места не рыпался. Молодец, мужик, не дурак.
На вопрос жены отвечать не стал. Не здесь и не сейчас. Он сюда пришел по ее душу. Остальное, позже.
— Шрайман… кто он? Он тебе дорог?
Показалось, что от ее ответа сейчас зависит вся его жизнь. В какой-то мере так оно и было.
Нож, который был в ее руках, исчез. Но боль осталась. Не физическая, — срать на нее, — та, другая, что не давала по ночам спать, и ломала каждую секунду все, что у него внутри еще оставалось.
Дима остановилась, и его заставила замереть.
— Зачем ты здесь? — ее голос срывается на хриплый шепот, в котором слышится созвучная ему боль.