Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– Спасибо, у меня вроде бы есть такой. Ну, ничего, разопьем его вместе.
– В другой раз, – сердито поджал губы Самохин.
– Что-то ты сегодня не такой какой-то, – подметил Федька. – Если уж кто и должен раздражаться, так я. Вваливаешься за полночь… А у меня режим, между прочим. Я теперь здоровье берегу. Такая, брат, жизнь масляная началась, что помирать неохота! Сигару не желаешь? – и усмехнулся.
– Да ну их к шутам, – сконфузившись, махнул рукой отставной майор.– Я уж лучше свою «Приму». Ты тоже хорош. Где бережешься, спишь по графику,
Федька скорее из вежливости, чем от удивления, выгнул дугой брови, молча пододвинул гостю пепельницу, серебристую зажигалку. Сам прикурил от другой, должно быть, из золота. Чиркнул, клюнул кончиком сигары голубой огонек, закрыл крышечку и спрятал зажигалку в карман. Дорожил, стало быть. Обернулся к застывшему возле двери здоровяку-телохранителю, пыхнул дымком, кивнул рассеянно:
– Иди, браток. Мы тут сами… промеж собой разберемся. – Глянул остро на гостя. – Так что ты про болезнь-то говорил?
– Здоров я. Как бык, – повторил Самохин. – Нет у меня никакого рака. И не было.
– Вот видишь. Я ж говорил – не торопись помирать! А ты – за пистолет хвататься.
– Да, о пистолете, – обрадованно вспомнил Самохин и, привстав, пошарил за спиной. Вытянув из-под ремня револьвер, подал приятелю. – Вот, возьми. Слава богу, не пригодился. – И, не выдержав, укорил-таки из кумовской вредности: – Ну и охрана у тебя, между нами говоря… Я бы мимо них, если б захотел, ружье пронес!
Федька покривился досадливо, со вздохом взял револьвер.
– Где ж их, профессионалов-то, взять Опитые служаки, вроде тебя, – на пенсии. Молодых учить да учигь… – Нюхнул ствол, крутанул барабан. – Ты чо, стрелял из него?
– Два раза, – виновато признался Самохин. – В роще зауральной. По пивным банкам. Поддавали у приятеля одного на даче, ну и не выдержал, похвастался. Я, грю, тайный агент, до сих пор на службе. И при оружии. Дал ему разок стрельнуть. Ну и сам… Да ни хрена никуда не попали!
– Ну-ну, – скептически хмыкнул Федька, пряча револьвер в ящик стола. – А товарищем твоим, ну, на даче-то, небось соседка-блондинка была. Вот ты перед ней хвост-то и распушил!
– Все-то ты знаешь… – потупился Самохин. – А не знаешь ты одного, – становясь серьезным, заявил он вдруг, – что сегодня вечером в областной больнице Щукина, главного конкурента твоего… по делам бизнеса… укокошили!
Федька даже не попытался разыграть удивление, сосредоточенно почмокал кончиком сигары, спросил, раскурив:
– А ты откуда знаешь? Тоже там был?
– Да побойся Бога, Федя, – возмутился Самохин. – Чтоб я… на старости лет да в мокруху ввязался?! Я что, дурной?
– И не такое бывает, – грустно возразил Чкаловский. – Я о случившемся тоже знаю. И поболее тебя.
– Да ну?
– Представь себе, мне даже убийца известен.
– Знаю? – обескураженно изумился Самохин.
– Да. И очень неплохо. Щукина знакомые твои, ну, этот, как его, бывший доктор и второй, беглый солдат, что ли, замочили. Уже и по сводкам УВД прошло.
– Не может быть, – искренне мотнул головой отставной майор. – Они-то в эту историю с какого бока замешаны?
Федька притушил сигару, сказал задумчиво:
– Да я и сам ничего не пойму… Там, говорят, еще третий был… Теперь на него вся надежда…
– А… Новокрещенов? Его что, взяли?
– Скажем так… Только добиться от него ни слова нельзя.
– Молчит? Не колется?
– И не расколется, – пригасив невольное торжество в голосе, заявил Федька. – Мне только что перед твоим приходом звонили. Убит он.
– Убит?!
– Мертвее мертвого. Его адресок опера из местного РОВД вычислили. Уж как исхитрились так быстро – не знаю. Нагрянули на хату – а он там мертвый. С ножом в сердце. Пока повязали соседа его, чучмека-беженца. Но главный подозреваемый – сожитель Новокрещенова некто Жмыхов. Версия следствия – они Щукина грохнули по чьему-то заказу, а потом поссорились. Деньги не поделили или на почве гомосексуальных отношений… Теперь его ищут.
– Вот даже как… – удрученно протянул Самохин. – Тебе, значит, мало показалось следы замести, так ты еще исполнителей после смерти дерьмом обмазал. – И пристально посмотрел Федьке в глаза: – Зря ты так-то. Не по-людски.
– А я чо?! – возмутился, не выдержав этого взгляда, тот. – Ты чо, на меня-то? Ишь, зенки ментовские выкатил. Пригаси шнифты-то, пригаси. Да и ваще пошел ты, будешь еще мне в моем дому нотации читать!
– Тебе, Федя, не нотации читать, – серьезно промолвил Самохин, – тебе за это башку оторвать надо. По любым понятиям – и нашим, ментовским, и вашим, блатным, и Божеским…
– Да я тебя! – вскочил Федька.
Но отставной майор приказал властно:
– Сидеть! – А потом разъяснил вкрадчиво: – Я тебе, Федя, не про Новокрещенова сейчас толкую. Он мужик взрослый, сам свою дорожку выбрал. Ты, небось, неплохо ему заплатил, так что у того глазенки-то и разгорелись… Я тебе, Федя, пацанчика не прощу. Солдатика. Тебя ж по-человечески помочь попросили. А ты игру завел. Сдал пацанчика. А он, между прочим, Родину защищал. Несмотря на то, что она такими, как ты, гнидами усыпана.
– Достал ты меня этим пацаном, – в сердцах бухнул по столу пухлым кулачком Федька. – Их за эту войну да за прошлую тысяч десять уже наваляли – и ничего! Никому дела нет! До сих пор в рефрижераторах замороженные трупы лежат. А ты взъелся из-за одного. Ну, отслужит он, отвоюет или из плена вернется, и – что? На биржу труда? На иглу? Их даже преступные сообщества в свои ряды не берут, они ж отмороженные на всю голову, а потому никому и не нужны! Уж так и бы сказал, что тебе мамаша его приглянулась. Нашел, дурак, из-за кого со мной ссориться!