Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– Во, блин… Хотел припугнуть только…
Боец опустил дымящийся ствол, стянул с лица маску, открыв распаренную от жары и пота, растерянную физиономию, и Самохин узнал в нем контуженного старшину, с которым познакомился во время визита в РУБОП.
– Скворцов! – рявкнул полковник.
– Дык… Автомат же короткоствольный… Я и не рассчитал. Хотел поверх головы шмальнуть. Да низковато взял. И прям в тыковку, – топчась растерянно, бормотал боец.
Смолинский махнул безнадежно рукой, подошел к Федьке.
Тот оплывал в кресле, подрагивался мелко в агонии, запрокинув разнесенную пулей голову, а правая рука его так и застряла где-то в глубине внутреннего кармана пиджака.
Полковник взялся за эту руку, вытянул бесцеремонно на свет. В сведенных смертельной судорогой пальцах убитого оказалась зажата темно-вишневая книжица. Смолинский выдернул ее из руки мертвеца, раскрыл корочки, прочел, сообщил Самохину:
– Удостоверение помощника депутата Государственной думы господина Щукина. Вот оно, значит, как… Так что ты, Андреич, про револьвер-то говорил?
– В правом ящике стола.
Полковник пошарил в кармане просторных камуфляжных штанов, извлек мятый платок, выдвинул с его помощью ящик, достал револьвер, поднес к глазам, рассмотрел.
– Так из него, говоришь, Щукина грохнули?
– Угу, – буркнул Самохин. А потом, помолчав, спросил: – А почему не интересуешься, откуда я про то знаю?
– Знаешь и знаешь… Мало ли откуда? Земля слухами полнится, – пожал плечами Смолинский. Потом, вложив рукоятку револьвера в безвольно-пластичную, восковую уже Федькину руку, добавил. – Да это пока и неизвестно никому. Этот факт еще только предстоит выяснить. А сейчас… – Он обвел взглядом Самохина и нескольких застывших поодаль собровцев. – Расклад такой получается. Этот гражданин… – Он брезгливо отер платком руку, которой касался трупа, и лишь потом указал на убитого. – Этот гражданин задерживался нами на основании оперативной информации по подозрению в хранении оружия и наркотиков. При появлении сотрудников милиции попытался оказать вооруженное сопротивление. И был застрелен.
– Точно! – восторженно подтвердил невзначай пальнувший по Федьке собровец. – Он, гад, хотел дорого продать свою жизнь!
– А ты, Скворцов, пошел вон отсюда! – сорвался Смолинский. – Поедешь со следующей сменой в Чечню, там геройствовать будешь! – И, остывая, обернулся к Самохину. – Я сейчас, Андреич, дам команду, и тебя домой отвезут. Нечего тебе тут светиться. Если что – ты не при делах. Твоя фамилия нигде не всплывет… Про Новокрещенова-то слыхал?
– Да-а, – кивнул Самохин и указал на Федьку: – Его работа?
– Наверняка.
– Там парень был… Жмыхов. Из солдат-контрактников. Так вот, он Щукина не убивал.
– Ладно, понял – Смолинский окликнул уходящего собровца. – Скворцов! Прихвати с собой майора. Скажи моему водителю, пусть домой его отвезет. – И протянул руку: – Ну, прощай, Андреич. Спасибо тебе за все.
– Взаимно, – сдержанно кивнул Самохин и, круто повернувшись, поспешил за поджидавшим его собровцем, прочь из пахнущего тюрьмой и смертью коттеджа.
Домой отставной майор попал лишь во втором часу ночи. В подъезд вошел уже еле-еле волоча ноги, цепляясь носками ботинок за ступени, поднимался по лестнице, запаленно, по-рыбьи дыша широко разинутым ртом. Но воздуха все равно не хватало. Впервые за последние дни напомнило о себе сердце, молотило судорожно не в груди, а где-то у горла, болело особенно жестоко, так, что левая рука немела до кончиков пальцев – мстило, наверное, за невнимание к себе, за то, что вообразил о своем здоровье бог знает что, скакал, как молодой, лекарства не пил…
Едва войдя в квартиру и сбросив у порога ботинки, прошел сразу на кухню, распахнул окно, впуская прохладу. Выдвинул рывком ящик стола, порылся там среди ножей, ложек и вилок, нашарил облатку с мелкими ярко-красными горошинками нитроглицерина, сунул капсулу под язык, выждал, опустившись обессиленно на табурет, минуту-другую, но сердечная боль, вроде утихнув чуть, так и не отпустила. Самохин стянул с плеч пиджак, расстегнул ворот рубашки, потер пятерней потную грудь, сообразив обреченно: именно так описывают в популярных медицинских брошюрах первые симптомы инфаркта. Подумав, налил почти полный бокал холодной заварки из чайника и, морщась от вяжущей горечи во рту, выпил. Взял трясущимися руками сигарету, с трудом, сломав одну за другой три спички, прикурил.
Трель дверного звонка в ночной тишине напомнила автоматную очередь – злую, короткую. Самохин вздрогнул, уронил сигарету, в полумраке нашел ее на полу по огоньку, сунул опять в рот, затянулся глубоко, до головокружения, и пошел открывать. Заявиться в такой неурочный час мог кто угодно – от оперативников с ордером на арест за соучастие в убийстве Щукина до его жаждущих мести братков. Или Федькиных.
Прежде чем отпереть, отставной майор все-таки глянул в дверной глазок и увидел Ирину Сергеевну. Крутанул замок, распахнул дверь, и соседка упала ему на грудь, всхлипывая и бормоча:
– Я уж ждала, ждала, а вас все нет и нет. И в дверь звонила, и в окна заглядывала… А сейчас посмотрела с балкона, вижу – свет у вас на кухне горит.
– Да я… задержался чуток, – оправдывался неуклюже Самохин. – Заболтался с приятелем одним…
– Ох, простите. Не могу. Я сейчас, сейчас.
У Самохина оборвалось сердце, в глазах потемнело. «Все! – озарило с беспощадной уверенностью, – нет больше Славика».
Ирина Сергеевна вдруг отстранилась на мгновенье, рассмеялась счастливо и опять приникла, крепко обняв за шею.
– Простите, я сейчас как сумасшедшая… Жив Славик, сыночек мой, жив! И не в плену он уже, а у наших!
«У наших?» – соображал Самохин, а когда понял, то чуть не прослезился вместе с соседкой.
– У наших, – бормотал он, чувствуя на шее мягкие руки Ирины Сергеевны, ощущая запах ее духов и еще чего-то, женщинам только свойственного. – Понимаю. Он в безопасности. У наших.
Ирина Сергеевна отпустила его, хихикнула конфузливо.
– Ой, что это я так на вас… налетела. Вот, хотите письмо почитаю? Понимаете, я каждый день в ящик почтовый заглядывала – и ничего. А сегодня вечером, поздно уже, по темноте, пошла мусор выносить. Возвращаюсь, глянула – а в ящике конверт. Я, знаете, сразу почувствовала – от Славика!
Самохин тоже улыбался, но как-то обессиленно, взял гостью под локоток, предложил смущенно:
– Пойдемте в комнату. Присядем. А то что-то ноги не держат…
Усадил гостью на диван, вспомнил про дымящуюся сигарету в руках, подошел к балконной двери, распахнул ее настежь, побеспокоился:
– Вас так не продует?
– Ой, что вы! – счастливо отмахнулась Ирина Сергеевна. – Меня теперь никакие болезни не возьмут. Вот письмо! Давайте, я его вам прочитаю.
Вынула из кармана халатика конверт, достала оттуда несколько куцых листочков, исписанных мальчишеским почерком, и принялась читать, то и дело утирая рукавом счастливые слезы.