Не верь, не бойся, не проси… Записки надзирателя (сборник)
Шрифт:
– В час ночи у нас этап в Среднюю Азию. Конвой подгонит автозаки где-то к половине первого. Пока погрузим, отвезем к поезду, за «вышаком» приедут. Тебе эта суета ни к чему, поэтому ты, Андрейч, пока часовым на вышку заступишь. Там сейчас корпусной, старшина Иванов сидит. Ты его подменишь, он поможет этап собрать, от него здесь проку больше будет. Людей-то не хватает, каждый штык на счету! А к отправке «вышака» мы тебя сменим. Так что подежуришь пару часов, отдохнешь в тишине на верхотуре… С автоматом-то обращаться умеешь?
– Разберусь, – скупо пообещал Самохин.
– Ну, инструктировать такого старого служаку, как ты, тоже долго не надо. Увидишь зэка в запретной зоне или на заборе – мочи без предупреждения. По инструкции при ночных побегах с преодолением основных заграждений предупредительных выстрелов делать не надо, огонь открывать сразу на поражение. Если заметишь зэков на территории изолятора, на крыше или увидишь, что в окно из камеры вылезает – звони в дежурку, докладывай ДПНСИ. Не перепутай только, хозобслугу за побегушников не прими…
– А что, разве зэки из хозобслуги ночью по территории СИЗО болтаются?
– Бывает. В режимном дворике у нас два «слухача» дежурят. Слушают, что зэки друг другу из камер кричат, записывают в блокнот и утром в оперчасть докладывают. Сантехники могут работать, электрики. Но, понятное дело, в запретку они не полезут. Пойдем, я тебя отведу на пост, со старшиной, дядей Лешей Ивановым познакомлю. Говнюк он, между нами говоря, редкостный!
Из-за нехватки тюремного персонала часовые на ночь выставлялись только на двух вышках из четырех, в светлое время суток обходились вовсе без внешней охраны, полагаясь на сигнализацию и благоразумие зэков, у которых обычно хватало ума не ломиться на волю средь бела дня.
В отличие от подобных сооружений в колониях, где вышки были специально открыты всем ветрам, чтоб часовые-солдаты не спали, маячили на тесном пятачке, четко видимые издалека, с КПП, в следственном изоляторе вышки построили капитально, из кирпича, со смотровыми, застекленными от непогоды окнами, позволявшими обозревать примыкавший забор, запретную зону передними и режимные корпуса СИЗО.
Рубцов распахнул неприметную калитку и провел Самохина через вспаханную полосу «запретки» на узенькую, посыпанную шлаком тропинку, идущую вдоль забора к вышке. По другую сторону тропки тянулись ряды густо переплетенной, ржавой колючей проволоки.
– Главное – на будущее – калитками не ошибись, – пояснил Рубцов, – рядом еще одна дверь, так она тебя выведет прямиком в пасть к Малышу. Он тут рядышком по специально огороженной дорожке бегает. И на охраняемой территории не только зэков, но и сотрудников не признает.
– А до нас через колючую проволоку не доберется? – опасливо покосился на «запретку» Самохин.
– Не-ет, сюда он не сунется. Малыш два года назад за кошкой погнался и в «егозе» запутался. Изрезался сильно, мы с кинологом его как драный тулуп зашивали. Думали, списать придется. Но ничего, оклемался, еще злее прежнего стал. А вот к «егозе», колючей проволоке, близко теперь не подходит. Малыш, а Малыш? Ты где? А, вот он, умница моя! Не лает по пустякам, приметил нас и молча крадется.
Самохин посмотрел туда, куда указал Рубцов, и увидел, что по другую сторону колючей проволоки, шумно принюхиваясь, идет огромный «кавказец».
– Держи, Малыш! Гляди, какую я тебе косточку принес! – любовно проворковал Рубцов. Вынул из бокового кармана кителя бумажный сверток, развернул, достал увесистую кость с лохмотьями мяса и швырнул псу. Тот осторожно ткнулся носом в подарок, взял в зубы, отстал, и вскоре из ночной тиши донеслось мощное хрупанье.
– Нельзя, конечно, караульного пса на посту подкармливать, – вздохнул Рубцов, – но кто ж его, кроме меня, пожалеет? От нас, псов конвойных, и порядочные люди, и собаки шарахаются…
– Да ладно тебе, майор, прибедняться, – возразил Самохин, – я иной раз работой своей даже горжусь. Потому что знаю – мало найдется людей, которые выдержали бы на нашем месте столько лет, не сломались, не скурвились…
– Ох, боюсь, что и сломались мы, Андреич, и скурвились… Я ж про должность исполнителя, про то, что готов таким делом заняться, сперва не подумав ляпнул. А потом понял – искренне сказал! Мне человека ухлопать сейчас – как высморкаться. И по ночам сниться не будет… Разве это нормально?
– Ну, во-первых, не каждого человека ты ухлопать готов, а только приговоренного судом. А во-вторых, мы же профессионалы! Видишь? – указал пальцем Самохин в темное, затянутое кое-где непроглядными тучами небо с редкими кристаллами холодных звезд. – Гудят!
– Кто? – удивился Рубцов.
– Не кто, а что. Электропровода! Напряжение по ним проходит страшное. А вон там, на столбах, изоляторы фарфоровые. Ток вокруг них такой силы, что металл расплавить может. А им хоть бы хны! Беленькие, чистенькие, блестят…
– Так то ж фарфор, диэлектрик. А мы живые… – вздохнул Рубцов.
– Стой, кто идет?! – раздался сверху, будто со звездных небес, голос часового на вышке.
– Кто-кто, – сварливо передразнил Рубцов, – хрен в кожаном пальто! Давай спускайся, пойдешь этап собирать во втором корпусе. Автомат оставь, тебя майор Самохин подменит.
– Вот бардак! – досадливо ругнулся часовой наверху, потом заскрипела деревянная лестница и темная фигура принялась осторожно спускаться, бормоча: – И када этот бардак закончится? То лезь на вышку, то слазь. А я, может, не могу на корпусах находиться, у меня, может, от махорочного дыма уже все нутро прокоптилось! Эта, как ее… астма!
– Вот жлоб! – шепнул Рубцов. – Сколько я его помню, лет двадцать уже на вышке этой сидит! Пригрелся здесь, к зэкам в камеры палкой не загонишь… Давай, Иванов, разомнись маленько! – крикнул он часовому, и тот грузно, мешком свалился с верхней ступеньки, придержал на голове форменную фуражку, ткнул что-то тяжелое в руки Самохину.
– Вот, подсумок с магазином запасным. Автомат на вышке, как влезете – справа, в кульке семечки – угощайтесь, – хмуро буркнул старшина, смирившись с необходимостью отправиться в прокуренные, душные корпуса.