Не все мы умрем

Гордеева Елена

— Ну как? — Она открыла глаза. — Вам нравится?

— Уже лучше. Теперь кувырок, и вы на ногах!

Евгения бодро вскочила.

— Неплохо. А сейчас то же самое, но я буду вас бросать. Не бойтесь, пока никаких приемов.

Герман чуть приподнял ее и отбросил в сторону. Евгения снова обмякла, упала на мат и тут же вскочила. Он повторил это несколько раз, добиваясь четкости.

— Ну как? Живы?

— Жива.

— Теперь будем падать с приема. Я кидаю вас на пол и бросаюсь сверху. Вы должны увернуться и тут же вскочить.

Раньше, чем я упаду.

Герман перехватил ее за руку и бросил через плечо. Она не успела даже охнуть, как он оказался на ней верхом.

Она затихла. Его сильные ноги сжимали ей бедра, а руки припечатали кисти к холодному мату.

— Вы опоздали; Теперь на месте Соколова я наношу удар. — Герман чиркнул ладонью над ее лицом. — Вот так, снизу вверх, по носу. Чтобы кость прошла в мозг. И вам конец.

— Я уже умерла? — Евгения чуть пошевелилась.

— Нет.

— Тогда слезайте.

Герман смутился, вскочил и поднял рывком ее. Евгении тоже было неловко, она смотрела в сторону.

— Ну как, на сегодня хватит? — бросил через плечо Герман.

— Это вам решать.

— Примите горячую ванну. А то будут синяки. — И вышел.

После ванны Евгения лежала пластом в своей комнате и тихо стонала, не открывая рта. Герман прислушался и постучал.

— Войдите, — жалобно мяукнула она.

— Что, очень плохо? — Герман подошел к кровати.

— Лучше бы вы меня сразу убили. Без этих приемов нельзя обойтись?

Герман смотрел на нее с сочувствием, прекрасно зная, как все тело у нее сейчас ноет.

— Если позволите, я вам помогу.

— Позволю, — простонала Евгения.

Герман сбоку присел на кровать, взял ее за руку, вначале поглаживал, потом все сильнее стал мять. Евгения почувствовала облегчение.

— Как?

— Эта рука уже лучше.

— Давайте другую.

— Возьмите сами. Мне даже лежать трудно.

Герман улыбнулся и проделал то же самое со второй рукой.

— Перевернитесь на живот.

Он задрал ей футболку.

— Вы очень счастливая женщина. — Герман оглядел ее спину и пальцем стал считать родинки: — Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять, — и начал массировать мышцы спины.

Голова Евгении была повернута набок, щекой она лежала на подушке, губы приоткрылись; она улыбалась. Герман гладил ее и приговаривал:

Вдруг охотник выбегает, Прямо в зайчика стреляет, Пиф-паф, ой-ёй-ёй, Умирает зайчик мой!

Евгении сделалось так хорошо, что она перестала соображать: удобно это или неудобно? Ежик водил пальцами по ее позвонкам, иногда останавливался, нащупывал какую-то косточку, нажимал посильнее, как будто играл на флейте, заговаривая боль; боль уходила. Он нажимал не на косточки, а на точки акупунктуры; Евгения блаженствовала.

Она, как кошка, выгибалась и большим пальцем показывала ему на свою спину:

— Вот тут. Тут очень больно.

Герман улыбался и передвигал горячие ладони туда, куда она указывала. Резкий нажим пальцем — и тело становится мягким как воск.

«Если он после каждой тренировки будет так за мной ухаживать, может быть, я и освою карате, — жмурилась Евгения от удовольствия. — А лучше всего — до карате и после карате. Как бы ему намекнуть?»

— Герман Генрихович, а перед тренировками массаж делают?

— Иногда.

— А мне можно?

Герман просиял. Вторая маленькая победа. Все шло по плану.

— Если вы будете звать меня Герман, то можно.

— Ой! — застонала Евгения. — Герман. Большое спасибо. Вот еще здесь, пожалуйста. Зовите меня Евгения.

— Нет, не Евгения. Мы регистрируем с вами брак в Германии. Значит, Женни! К примеру: Женни фон Вестфален. Звучит?

— А вы кто — Карл Маркс?

— Нет, слава богу.

— Тогда можно пока — Женя?

— Можно. — Герман натянул ей на спину футболку.

Евгения перевернулась и благодарными глазами смотрела на Ежика. От греха подальше Герман пересел на стул и потупился. Теперь на его лице она ничего не прочтет. А прочесть можно было многое. Что массаж, как и ей, ему нравится и что он не прочь перейти к более тесным взаимоотношениям. И еще он скрывал неловкость: от того, что пришлось швырять ее на маты, дергать за руки, рявкать: вставай! Самое неловкое заключалось в том, что вся эта самооборона, которой он ее учил, была чистейшим блефом. Он просто не знал, как подступиться к женщине, которая вместо любовных романов читает Канта. Еще со времен букинистического магазина, когда она показала ему «Критику чистого разума», он никак не мог опомниться. Как за ней ухаживать? Не приглашать же ее в кино! Она удивленно спросит:

— В кино? А что вы хотите мне предложить?

У нее дома он видел лишь несколько кассет, в основном это были мультфильмы, как он понял, для падчерицы, и только одна была с классической лентой: «Кабинет доктора Калигари». Даже если в «Иллюзионе» идет этот «Кабинет», то целоваться на последнем ряду под «сумрачный германский гений» будет как-то неловко.

А если в театр? Допустим, он скажет:

— Женя, у меня случайно два билета в «Современник».

— А что там?

— Шоу. «Пигмалион».

— Вы знаете, Герман, признаюсь откровенно: Шоу я люблю, но не нуждаюсь в посредниках. Поэтому предпочитаю его читать. — И добавит: — На английском, а не смотреть режиссерскую интерпретацию.

Прокрутив все в уме, Герман вздохнул и поднялся со стула:

— Да, — сказал он, — впереди у нас, Женя, тяжелые дни. Отдыхайте.

Весь этот день Евгения провела в лежачем положении. Иногда забывалась, как будто спала, но тут же вздрагивала, открывала глаза — и вроде бы не спала.