Не жалею, не зову, не плачу...
Шрифт:
старшеклассники на торжественный вечер с танцами, начало в шесть, как раз после
моей смены. Шума всё больше, уже кто-то наяривает марш из «Цирка», а смены
моей нет, как нет. Сейчас начнётся торжество, доклад будет на целый час, все
обязаны сидеть и слушать, никого не дозовёшься. Стою, бессменный часовой,
пошли уже вторые сутки. Спина болит, ноги затекли, а, главное, психую, – что за
чёрт, когда же смена моя появится? После доклада начнётся
будут «Варшавянку», «Смело, товарищи, в ногу» и любимую песню Ильича «Не
слышно шума городского, на Невской башне тишина, а на штыке у часового горит
полночная луна», – как раз про меня. Я начал кричать: «Эй, кто там есть, позовите
кого-нибудь из учителей!» От досады и возмущения я моментально устал, я больше
минуты не выдержу на этом проклятом посту. Кричу, зову, пришла директриса и
давай меня ругать, хотя сама сегодня дежурит, ответственность большая, годовщина
Октябрьской революции. Вместо того, чтобы произвести смену караула, директриса
распорядилась Шапиру и Гутмана поставить у входа в школу с наказом не
пропускать посторонних, а Пуциковичи вообще не пришли. Директриса ушла, а я
стою, уже башка заболела, во рту сухо. Наконец, появился Гутман – ты всё стоишь?
– взял у меня винтовку за ремень и поволок её по полу, Прошка увидел бы, получил
контузию, поволок в канцелярию, как простую палку, там надо было расписаться в
журнале, пост сдал, пост принял в целости и сохранности. Короче говоря, я
простоял без малого четыре часа. А если бы не пришёл Гутман, я бы до утра стоял?
Даже интересно. Пуциковичи после праздника явятся как огурчики и принесут
справку, мать у них врачиха, всегда выручит своих ненаглядных. Меня всё это
возмутило. Одни приняли военную игру и стоят на посту до обморока, а другие не
хотят принимать, сидят дома и крутят патефон. Нельзя так жить. Если бы все
действовали по правилу, то и войны бы не было.
Домой я пришёл усталый, расстроенный, и не только
школьной катавасией, по дороге вышла еще добавка. Так совпало, словно бы в
годовщину революции решили сверху показать мне безотрадную родовую
закономерность. Шел я в одиночестве, в ночном мраке, вышел на Ключевую и
попал в полосу запаха, совсем не ароматного. Впереди меня два верблюда гуськом
тянули большие бочки с дерьмом. И рядом с передней бочкой шагал высокий старик
в полушубке и в валенках с галошами, как все старики. Они возят ночью, днём на
улице людей полно, золотарю запрещается, да и наверно, стыдно. В детстве, помню,
пацаны говорили, они
зловоние. Я ускорил шаг, стараясь не смотреть на старика, начал обгонять караван,
и уже почти прошёл мимо, как вдруг послышалось: «Вань, а Вань!» Я узнал голос
своего деда и остановился. «Отец-то живой? Что-нибудь пишет?» – «Живой»…
Письма давно не было, но я не сказал. – «Ну, слава Богу».
Мороз, ясное небо, звёзды, идут внук и дед, и за ними два
верблюда тащат большие бочки. Скрипят повозки, мы молчим. Я был в крайнем
смятении. Встреча как нарочно в праздник революции, именно она довела деда до
такого положения. Кто был никем, тот станет всем, а мой дед не стал. Досадно мне
и обидно. Какими словами оправдать такое занятие, разве что на войну свалить? Я
знал только, он работал сторожем на обувной фабрике, на углу Сталинской и
Ключевой. Скрипят телеги, сияют звёзды, идём мы в тишине ночи по окраине, по
нашему захолустью. Двое близких, родных людей, дед и внук. У одного вся жизнь
позади, у другого вся жизнь впереди. Но разве прошлое деда не сказывается на
будущем внука?.. Во всяком случае, утешение, я ниже не буду, ниже – некуда.
На другой день мне было ужасно тяжело, читать не хотелось,
уроки не шли на ум, я лежал на топчане и думал о несправедливости. Жалко мне
деда. Мать рассказывала, когда я родился, он очень меня любил, всё-всё мне
покупал, тогда ещё не было у нас нищеты, часто играл со мной, схватит за ногу и
держит вниз головой, а я крепкий был карапуз, дед радовался, что я родился
увесистым, – десять фунтов и сколько-то там золотников, четыре с лишним
килограмма. Всё село знало – вон идёт Ваня, любимый внучек Михаила
Матвеевича. И вот внучек вырос и встретил деда…
Из Ново-Троицка деда сослали на Аральское море, там он
работал на рыбзаводе, готовил тузлук для засолки, стал хорошим мастером, его
после ссылки уговаривали остаться, но он уехал. Не знаю, что лучше, – тузлук в
ссылке готовить или на свободе бочки с дерьмом возить? На старой, царского
времени фотографии он такой бравый, с саблей на боку, в армии тогда служил, в
артиллерии. Знал ли он, какая впереди судьба приготовлена? Я заболел от
вчерашней встречи. В школе я общественник, учусь на отлично, но как мне
изменить происхождение?
Сказал матери, ночью встретил дедушку, Михаила
Матвеевича, он спрашивал про отца. Мне его жалко, почему мы живём отдельно?