Небесный летающий Китай (сборник)
Шрифт:
– На месте-то на месте… да только ларцы пораскрывались.
– То не сами ларцы, то лихие люди постарались. Вот канальи!
Господинчев присаживается на корточки, осторожно поднимает крышку,
– Железо, господа!
– Поставь, Господинчев, крышку, где была. Государственная, брат, тайна.
Господинчев, вихрастый сорвиголова с наглыми глазами, улыбается, кивает и быстрым движением сворачивает железный круг.
– Не по-нашему написано! Пан.. руссия…
– Кто вам позволил трогать? Немедленно отойдите!
Паншин,
– Паншин, по-каковски это, как ты мыслишь? Ты ведь у нас дока, в языках-то.
Тот сердито вынимает из рук Господинчева ящик и ставит обратно в сено.
– Английское слово, – ворчит он и наклоняется за вторым. – Pan-Russia. Пан-Рашша. Пан-Россия.
Каркает и давится ворона. Кажется, что она повторяет заморские звуки. Пан-Ррраша! Пан-Рррашша!
Звук «н» теряется точно, остальные – сомнительны. Ворона, одним словом.
2
Поручение императрицы передал странный, неприятно опрятный субъект, от которого пахло не то помадой, не то медицинским декоктом. Все происходило в Адмиралтействе, в одной из секретных комнат, за плотно притворенными дверями.
Советник государыни, который негласно опекал гардемаринов, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он всячески старался ничем не выказать проснувшийся, скорый на подъем страх: похаживал, грозно кашлял, подкручивал усы, но в то же время нет-нет, да и подлезал пальцами под парик, чесался: потел от волнения.
Бесстрашный отряд терпеливо ждал распоряжений.
– Прошу вас… – начал советник и запнулся, не зная, как обратиться к царскому эмиссару.
– Оставьте нас одних, – приказал высокий гость.
Советник растерялся. Пришелец был ниже чином, но не настолько, чтобы указывать ему на дверь, как паршивому холопу.
Паншин чуть заметно нахмурился. Нащокин незаметно положил руку на эфес шпаги. Господинчев и Каретников стояли навытяжку, и трудно было понять, о чем они думают.
Советник коротко рубанул воздух кулаком, сдержанно поклонился и вышел вон.
– Приступим, господа, – эмиссар улыбнулся. Улыбка не получилась. Ему гораздо больше шло надменное выражение лица.
Нащокин толкнул Каретникова локтем. Тот еле заметно кивнул.
Удивительный тип. Все вроде бы в нем правильно – камзол, парик, треуголка, плащ. Но шито иначе! Миллион мелочей, незначительных по отдельности, сливаются в одно так, что совершенно неясно, откуда он вылез, этот новоиспеченный государственный деятель. Никто из четверых о нем слыхом не слыхивал, и в глаза не видал.
Не самозванец ли, часом?
Возможно, что немец, а может быть, и швед. Но точно не поляк и не мусью.
– Барон фон Гагенгум, – эмиссар опять попробовал улыбнуться. Не вышло.
Он немного волновался. Тут вам не разница в часовых поясах. Барон жил в Петербурге вот уже несколько дней и все никак не мог привыкнуть к отсутствию мелких удобств, большая
Гагенгум была его настоящая фамилия. Барона выдумали на заседании кабинета министров Пан-России. Когда построили машину времени, возник естественный вопрос о ее использовании. Гагенгум, младореформатор в летах, обладал хорошей практической хваткой. Он быстро нашелся с подходящим предложением, которое сулило государству огромные барыши.
– Машина времени – это то, что сейчас нужно, – такими словами он начал свое выступление. – Ее-то нам и не хватало. Я думаю, что теперь мы сумеем решить проблему захоронения радиоактивных отходов. Мы распахнем ворота и скажем всему миру: добро пожаловать. Деньги хлынут рекой. Если мы отправим отходы в прошлое, то не понадобится проводить решение через Думу. Не будет никакой огласки. А выгода будет огромная. Нам простят все долги и будут упрашивать взять еще.
– М-м, – поднялся министр экологии. – Каковы наши возможности? Насколько мы можем углубиться в прошлое? На пять лет? Десять? В миоцен?
– На триста-четыреста, – ответил министр тяжелого машиностроения.
– А в будущее нельзя?
– К сожалению, нет. И не удастся в ближайшее столетие. Только если обратно к нам, из прошлого.
– Жаль! – министр экологии поджал губы, снял очки и начал протирать их замшевой тряпочкой. – В будущее – гораздо спокойнее! А в прошлое – оно же будет влиять!
– Не будет, – убежденно возразил Гагенгум. – Не повлияло же. Ведь это уже случилось. И вот мы сидим: нормальные, разумные, добрые, здоровые. Никакие не мутанты и не монстры, порядочные люди. Значит, обошлось.
– Это заманчивое предложение, – заявил красивый премьер-министр, откидываясь в кресле. – Прошу министра тяжелого машиностроения изложить кабинету детали.
Министр направился к кафедре.
– Деталей немного, – предупредил он на ходу. Заняв место, он налил из графина воды, выпил, промокнул губы платком. – Машина, как вы знаете, построена, в Питере. Она занимает три этажа подвального помещения и перевозке не подлежит. Временной канал выводит путешественника в точку отправления. Поэтому если мы примем решение переправлять в прошлое радиоактивные отходы, то нам придется организовать их дальнейшую транспортировку. Нельзя, чтобы контейнеры остались в Санкт-Петербурге екатерининских, скажем, времен.
– Погодите, – нахмурился премьер-министр. – Получается, что нам придется направить туда транспортные средства. Мне эта идея не нравится. Сперва одно, потом другое… сегодня фуры гонять, а завтра МИГи полетят?
– Я предлагаю обойтись без транспортных средств, – вмешался Гагенгум. – Сориентируемся на месте. В стране во все времена были герои, готовые выполнить любое государственное поручение. Гардемарины, Неуловимые, тимуровцы, женский батальон…
– Гардемарины – это же кино, – ехидно напомнил министр печати и информатики. – О чем вы говорите?