Небо и земля
Шрифт:
Стараясь овладеть собой, он начал расспрашивать ее о последних сводках.
— Рассказывайте, рассказывайте, — просил он, боясь, что она вот-вот встанет и уйдет на кухню. Пусть бы просто сидела, как сидит теперь, напротив него, чтобы он мог на нее смотреть, видеть ее темные глаза, слышать, как она дышит… — Ну, рассказывайте, — повторил Алексей, придвигаясь к хозяйке.
— Что я могу вам рассказать? Мы ведь здесь как на необитаемом острове… что мы знаем? Уже восемь дней не получаем газет. Ведь от нас до железной дороги пятьдесят три километра… До шоссе
— А… старых газет у вас нет? Не сохранились?
— Я их беженцам отдала, на курево. Вот когда проходили… на Оршу.
— Значит, в Орше наши?
— Так они говорили.
Алексей покачал головой, как бы сожалея, что не встретился с беженцами и теперь ему придется идти в одиночку.
— Сколько отсюда до Орши?
— Сто двадцать километров, если по шоссе.
— А лесом? Не ближе?
— Пожалуй.
— Вы здешняя?
— Да, — ответила женщина. — Я здесь давно живу.
— А раньше? — спрашивал он, подавляя желание коснуться ее руки.
Женщина промолчала, словно раздумывая, стоит ли продолжать разговор.
— Да в Орше же, — проговорила она наконец. — А вы не хотите еще поесть?
— Спасибо, я сыт…
Алексей машинально сунул руку в карман, нащупал коробок с несколькими спичками и смущенно улыбнулся.
— Вот закурить бы… — проговорил он.
— О, это пожалуйста! — воскликнула женщина, оживившись, и проворно подошла к шкафу. — Пожалуйста, вот вам махорка, — сказала она, подавая Алексею жестяную коробку. — Курите, курите, я просто истосковалась по табачному дыму… Уже почти полгода, как никто не курит в этом доме.
— А раньше курили? — спросил Алексей, глубоко затягиваясь крепким махорочным дымом.
— Муж курил.
— Понятно. Он что, на фронте?
— Сама не знаю. Его еще зимой взяли на годичные военные курсы в Ровно. Теперь там, должно быть, фронт. Писем-то нет, — уголки ее маленьких полных губ дрогнули.
— Да… война, — задумчиво произнес Алексей. — Так и живете здесь одна? — спросил он сочувственно.
— Да… Работаю в соседнем колхозе, учительницей. А что будет дальше — не знаю.
— Да, да, война, — повторил Алексей. Ему вдруг стало нестерпимо жаль эту женщину. Сколько их теперь, одиноких, беспомощных… И Элька среди них… Ну, Элька, положим, умеет за себя постоять. Хорошо, что она далеко отсюда. А эта… — Уехать бы вам отсюда… Как вас зовут?
— Люба. Любовь Михайловна. Уехать? Куда? Как? У нас что-то пока об этом не говорят… А вас как зовут? — спросила она, сдвигая брови.
— А я Алексей… Алексей Иванович Орешин. — Он наклонился и осторожно взял ее руку.
С минуту хозяйка сидела не шевелясь. Ее губы снова дрогнули, по ним пробежала слабая улыбка, от которой удивительно просветлело ее лицо. Потом она слегка отодвинулась, встала.
— Засиделись мы, — сказала она тихо и подошла к кровати.
Алексей торопливо свернул новую папиросу, закурил и шумно выдохнул дым. Он боялся, чтобы хозяйка не заметила, как неровно, взволнованно он дышит.
— На ночь думаю вас здесь уложить, — сказала хозяйка, взбивая подушки.
— А вы? — спросил Алексей как можно спокойнее.
— А я на кухне пересплю. Там топчан есть. Алексей вскочил.
— Что вы! Я ни за что не позволю!
— Ложитесь, ложитесь. Вам завтра еще шагать и шагать, а я-то здесь остаюсь. Успею выспаться.
Расправив на постели одеяло и захватив с собой одну из подушек, она направилась к двери.
— Нет, так не годится, — преградил Алексей дорогу хозяйке, пытаясь остановить, но она мягко увернулась и вышла из комнаты.
Алексей растерянно развел руками. Постоял немного, глядя на дверь, походил по комнате, остановился около сверкающей, чистой постели и недоуменно покачал головой. Затем он снова подошел к двери, попытался открыть. Дверь не поддавалась. Очевидно, была на крючке. Он постучал.
— Что такое? — услышал он приглушенный голос хозяйки.
— послушайте, Любовь Михайловна. Это все-таки не дело. Вы ставите меня в неловкое положение. Прошу вас, давайте поменяемся местами.
— Алексей Иванович, не морочьте голову, не мешайте мне спать, — сухо ответила хозяйка.
— Ну пожалуйста, я прошу вас… — Я уже легла, уже сплю, мне рано вставать. Спокойной ночи!
Стало тихо. Не слышалось даже скрипа. „Может, все-таки еще раз постучать, — подумал Алексей, не решаясь отойти от двери. — Может, все-таки дверь откроется?“ И вдруг почувствовал ужасную усталость. Пошел и лег. Несколько минут пролежал с каким-то неприятным чувством досады, не то на себя самого, не то на женщину. Потом его отпустило. Он усмехнулся. А все-таки хорошо, что она не открыла. Хорошая женщина. Есть хорошие женщины на свете. И его Элька такая же. С этой мыслью, от которой стало тепло на душе, он уснул.
Когда проснулся, хозяйки не было дома. В кухне на столе он увидел пакет с лепешками, вареными яйцами, а рядом — записка: „Спешу в школу. Возьмите с собой пакет и вещи! Ваши мокнут в корыте. Желаю счастливого пути“.
Ушла. Значит, и попрощаться он не сможет, не поблагодарит ее. Алексей был огорчен и вместе с тем испытывал некоторое облегчение. Как-то неловко ему было бы перед ней.
Он не стал задерживаться. Миновав огороды, над которыми еще стлался белый ночной туман, он зашел в первый попавшийся домик на краю хутора и спросил, как пройти лесом к Орше.
Хозяйка, низенькая старушка, все подробно ему объяснила.
Прощаясь со словоохотливой хозяйкой, Алексей у самого порога увидел газету, которой было накрыто стоявшее у окна ведро с водой. Газета была в пятнах, истершаяся на сгибах. Все же Алексею удалось кое-что разобрать. Он узнал, что вражеские войска продолжают наступать на Шавловском, Гродненско-Волковысском, Кобринском, Владимиро-Волынском и Бродском направлениях. Это было восемь дней тому назад, а теперь?
На опушке леса Алексей приостановился и оглянулся на стоявшую в стороне избушку, в которой провел эту ночь. Что-то дрогнуло в нем. Он вздохнул и, ускорив шаги, углубился в лес.