Небо в кармане!
Шрифт:
— Электричество, это хорошо, — поддакнул. И кивнул на перевязанную руку отца. — Мачехе что говорить будем?
— А так и скажем, отвёрткой ковырнул. А подробности ей знать ни к чему. Верно?
— Верно, — согласился.
— Ах ты, Господи, я и забыл, там же эти Удомские приехали, — увидел знакомую коляску у крыльца отец, схватился за голову в нарочитом ужасе.
А уж когда близко к дому подошли и в окне женские головки увидели, отец вообще глаза закатил:
— Они же всё видели! Особенно Мария Сергеевна. Я другой такой любопытной курицы в жизни
— Ты потише говори, а ну как услышат, — стало несколько неудобно от подобных откровений во весь голос.
— А-а, пусть слышат, — махнул рукой отец. — А если и не услышат, так жена всё расскажет, не удержится.
А вечером приспичило мне до кухни дойти. В доме уже спать собирались, сёстры давно по своим комнаткам разошлись. А меня пустой желудок в путь-дорожку погнал. Перенервничал я сегодня здорово, адреналину нахапал будь здоров сколько. А куда его девать, если физической активности не было? Вынужден был гостей развлекать заумными беседами. Вот теперь и приходится заедать, а для этого нужно до кухни дойти. Как раз путь мой мимо кабинета лежал. Ну да об этом все знают!
Иду я тихонько, почти крадусь на цыпочках, потому как беспокоить домашних не хочу. Скромный я потому что. А дверь в кабинет возьми и окажись приоткрытой. И голоса, оттуда доносящиеся, очень хорошо в эту позднюю пору слышно
Я не прислушивался, честно, просто мимо проходил. Ну ладно, не проходил, крался, но это к делу точно не относится. Ну а то, что мои шаги в кабинете не смогли по этой причине услышать, так то не мои трудности.
— А если бы вы упали? Если бы разбились? — В голосе мачехи слышалась настолько явно выраженная обеспокоенность, что я поневоле приостановился, замер в коридоре, не дыша.
— Ну не разбились же, Дарьюшка, — бубнит ласковым голосом отец. Я прямо вижу, как он при этом супругу по спинке здоровой ладошкой поглаживает, успокаивает, то есть. — Николай с самолётом управляется, как я с коляской. Ты бы видела, как он мою руку пытался от себя отцепить! Ручку управления в коленях зажал и так летел! Представляешь?
— В том-то и дело, что очень хорошо представляю, дорогой, — воркует мачеха. — Но всё равно пообещай мне больше на этом самолёте не летать! Ты у меня один на все времена, и случись что, мне без тебя не жить!
Причём сказано это было настолько серьёзно, что даже я, находясь в коридоре, этому поверил.
— Обещаю, что на этом самолёте больше ни разу в небо не поднимусь, — как-то слишком легко тут же соглашается отец.
И я понимаю, что «на этом» это и означает. А на другом вполне можно и полетать!
— Да и привязаны мы были надёжно, а скорость и высота небольшие, только-только от земли оторваться успели. Ничего бы не случилось, — продолжает увещевать жёнушку отец. — Рюмочку мятного ликёра для успокоения нервов не желаешь?
— Ну, если только глоточек, — после короткого раздумья соглашается мачеха.
Слышу скрип ножек кресла по паркету, шаги отца и звяканье стекла в буфете. Ага, разливает, понятно. И тут же голос мачехи, тихий и еле
— А как бы хорошо было, если бы этот проклятый самолёт упал и разбился! Господи, прошу, умоляю, сделай так, чтобы в следующий раз мой муж уцелел, а этот выродок насмерть побился!
Не выдержал, заглянул в узкую приоткрытую щель, а там мачеха мило так улыбается в спину отцу. А глаза при этом такие холодные, что меня прямо на месте чуть было не приморозило. Ну надо же. А с виду вполне приличным человеком казалась. И вроде бы ко мне неплохо относилась. На словах. А на деле вон оно как выходит. Для дочурок своих старается, а я им как кость в горле…
— Милая, ты что-то сказала? — оборачивается к супруге отец. В одной руке держит две ликёрных рюмки, в другой бутылку зелёного стекла. Или просто с зелёным содержимым.
— К ликёру хорошо бы шоколаду? — мачеха улыбается мужу, а я тем временем тихонечко-тихонечко отодвигаюсь в сторону, в темноту холла. Хорошо, что нет на месте дворецкого, да и слуги все по своим каморкам разошлись, никто не видит моих ухищрений…
Отец своё слово сдержал и больше со мной в полёт не просился. А я, что греха таить, каждый день и не по разу уже уверенно бороздил воздушные просторы. На второй день ещё по кругу летал, правда, круг этот с каждым разом становился всё шире и шире. На третий же день рискнул для начала перелететь через реку. Прошёл вдоль русла, прислушался к уверенному тарахтению бензинового агрегата, вдохновился его бесперебойной работой, тьфу-тьфу три раза, чтобы не сглазить, да так и пошёл дальше вдоль реки. То отходил в сторону, рассматривал с высоты наиболее красивые места, то так и шёл прямо над водой, то и дело распугивая многочисленных рыбаков.
И развернулся только тогда, когда на горизонте город показался. До родного аэродрома добрался без помех, приземлился, как учили, а там сюрприз! Поджидает меня прямо на лётном поле господин Паньшин, осчастлививший нас наконец своим появлением. Стоят вместе с папенькой у ограждения, наблюдают, как я на посадку захожу.
Как он вдохновился увиденным самолётом, это нужно было видеть. Три раза вокруг самолёта обошёл и каждый раз при этом в кабину заглядывал. Тут же вдобавок можно и руками потрогать, а не то, что одни бумажные рисунки разглядывать и в уме представлять, как оно в натуре выглядеть будет.
В конце концов не выдержал:
— Николай Дмитриевич, не разрешите ли мне в этот ваш самолёт залезть? Так сказать, чтобы на личном примере прочувствовать, каково оно, в таком аппарате живому человеку находиться?
— Отчего же? — тоже решил повитийствовать. — Полезайте внутрь, сделайте такое одолжение.
Увидел, как Александр Карлович только что вытащенным из кармана белоснежным платочком начинает сидушку от пыли протирать и не утерпел, хмыкнул:
— Да там чисто, платье ваше не пострадает.