Небо за стёклами (сборник)
Шрифт:
— Да, Жульетта… откуда и взялось?
— Из кино, наверное, — Нина Анисимовна задумалась. — И вообще ребенок не простой. Хотя душа открытая.
— И мне так показалось, — кивнул Рябиков. — А что не простой, так ведь как всякий… Своих у меня не было, но чужих видел много.
Воспитательница скрестила дужки и решительным движением положила очки на стол.
— Ну вот что, — твердо произнесла она, глядя на Рябикова. — Я здесь давно работаю и догадываюсь, что пришли вы неспроста…
Бледно наманикюренные ногти застучали по стеклам очков. Рябиков ждал. И вдруг
— Хорошо. Я отпущу ее с вами на утренник. И отпущу одну, хотя это и против наших правил. Но не все в жизни делается по правилам, — она как-то очень по-домашнему, облегченно вздохнула. — Когда кончается спектакль?
Петр Васильевич назвал время.
— Это хорошо, что так рано. Утром вы приходите за Тоней сюда. Я скажу ей, что, если она будет себя вести хорошо всю неделю, пойдет на балет. А Тоня постарается, я знаю. Когда утренник кончится, кто-нибудь из наших подойдет к театру и встретит ее. И еще одно условие. Пожалуйста, ничего ей не обещайте. Решительно ничего.
— Хорошо, — сказал Рябиков и поднялся.
Они попрощались за руку, как старые знакомые.
— Долго же, — сказала ему толстая нянечка, когда он очутился внизу.
Она отложила журнал и стала подавать Петру Васильевичу пальто. Старуха настойчиво проявляла к нему внимание. Даже смахнула ладонью невидимую пыль с его кепки и одернула на нем пальто.
Словно он напряженно проработал день — с таким чувством Петр Васильевич покидал детский дом. Он отворил вторую дверь и вдохнул свежий воздух. И тут же кто-то налетел на него с разбегу и уперся ему в живот. Петр Васильевич услышал смех, крики и увидел группу детдомовцев, возвращавшихся с прогулки. Уже подходя к дверям, они вздумали пуститься наперегонки, а Рябиков оказался на пути самой шустрой и столкнулся с нею в тот миг, когда она уже собиралась влететь в помещение. Девочка подняла голову, и Петр Васильевич увидел знакомые быстрые глаза и нос-кнопку. Озорница, видно, тоже сразу его узнала. Щеки ее вспыхнули малиновым румянцем. Оба растерялись.
— Здравствуй, Тоня! — сказал Петр Васильевич.
Дети столпились вокруг.
— Вы опять жаловаться на кого-нибудь приходили?
— Откуда взяла? — Петр Васильевич не ожидал этакой резкости. — Я и раньше на тебя не жаловался.
Девочка чуть помолчала.
— Правда. А тогда зачем из двери нашей выходите?
— А может быть, я ходил кого-нибудь в театр к нам пригласить.
— Вы артист?
— Нет, не совсем.
— А кто?
— Ну, работаю в театре…
— В театре артисты работают.
— Не только. И другие тоже. Когда придешь — увидишь, кем я работаю.
— А меня в театр не пустят.
— Может быть, и пустят.
— Когда?
— Не знаю. Как себя вести будешь.
Обойдя группу, молодая воспитательница отворила двери.
— Дети, не задерживайтесь, проходите! — настойчиво потребовала она.
Петру Васильевичу удалось отступить. Ребята пошли в дом. Тоня махнула рукой и заспешила за остальными:
— Пока. Позовите нас в театр!
Она еще кивнула и исчезла за дверьми.
Весело насвистывая, он поднимался по лестнице и отпирал дверь. Но, войдя в комнату, почувствовал себя как-то неловко. Будто провинившийся, уткнулся в газету, пряча взгляд от хлопотавшей у стола Ани. После обеда сел к окну, принялся разбирать похожий на папиросную коробку полупроводниковый приемник, который давно обещал отремонтировать одному из актеров.
Глава 4
НАЧАЛО РОМАНА
В воскресенье на утреннике ставили "Тараканище".
Этот балет прошел в театре уже не один десяток раз и был хорошо знаком Петру Васильевичу.
Каких только тут не было трюков — и танцевальных, и постановочных, и особенно световых. Петр Васильевич понимал, что "Тараканище" не мог не понравиться Тоне. Ведь всякий раз, когда шел спектакль, зал дрожал от шумного восторга и дружных детских хлопков.
В самом начале одиннадцатого он уже торопился на свидание. Рябиков волновался. Отчего-то казалось — он идет зря: вдруг в последний момент Нина Анисимовна не решится нарушить существующие правила. А может быть, маленькая озорница не захочет идти в театр одна. Может, она вовсе его и не ждет.
Вчера вечером он сказал жене, что спектакль в воскресенье очень ответственный, что смотреть придут важные гости. В этих словах за скрытой шуткой таилась попытка хоть как-то оправдаться перед Аней. Во всяком случае, для Петра Васильевича это было облегчением.
С утра Аня дала ему подкрахмаленную рубашку, надевать которую было для него истинным мучением. Без помощи жены он вообще не справлялся с запонками и воротничком. Когда она повязывала ему галстук, Петру Васильевичу стало как-то не по себе. Показалось, что он несправедливо обижает Аню. Он выпил чай, съел все, что от него требовалось, и раньше чем следовало покинул дом.
И вот, ругая себя за то, что волнуется как безусый мальчишка, он снова отворял двери детского дома.
Тоня ждала его в вестибюле. Пальто было застегнуто на все пуговицы. На голове ладно надет беретик. На ногах — старательно намытые резиновые ботики. В руках девочка держала принаряженную куклу.
Как только Рябиков вошел, она вскочила со скамьи и, забыв поздороваться, радостно воскликнула:
— Сейчас я скажу Нине Анисимовне!
Она было уже побежала вверх по лестнице, но вдруг, видимо о чем-то вспомнив, вернулась назад, стащила с ног ботики, поставила их под скамью и, дробно постукивая подошвами начищенных ботиночек, снова бросилась наверх.
Все это произошло так быстро, что Рябиков даже не заметил, что Тоня, наверное от волнения, позабыла с ним поздороваться. Да ведь и он тоже не успел вымолвить ни слова.
Они вернулись вдвоем. Назад девочка шла чинно, ступая впереди Нины Анисимовны.
— Здравствуйте, Петр Васильевич, — сказала та. — Так, значит, минут двадцать второго… Смотри, Тоня, не шали в театре.
А Тоня уже успела надеть и застегнуть ботики и смело и доверчиво протянула Рябикову свою тщательно отмытую от чернильных пятен ладошку.