Нечаев вернулся
Шрифт:
— Кто там? — спросил его Зильберберг.
— Посмотрите сами… Но, по-моему, стоит впустить.
Эли подошел и выглянул на улицу.
— Да, конечно! Это Фабьена Дюбрей… Она работает у Жюльена в «Аксьон»… Я только что оставил ей записку…
Он пошел открывать.
Марру убрал руку с магнума-357, который уже готов был выхватить из кобуры. Однако встал так, чтобы видеть все, что творится в прихожей, за приоткрытой дверью.
Эли и Фабьена говорили тихо, но оживленно. Девушка достала из сумки большой крафтовый конверт. Она что-то показывала Эли, судя по всему фотографии.
Толкнув дверь, Марру стремительно и бесшумно вышел в прихожую. Не успела Фабьена и глазом моргнуть, как фотографии оказались у него в руках.
Взглянув на них, он переменился в лице. И на мгновение потерял дар речи.
— Откуда у вас фотографии Даниеля Лорансона? — хрипло спросил он наконец. — Когда они сделаны? Где?
Фабьена посмотрела на него и невольно восхитилась, насколько он хорош. С виду, разумеется. Его манеры восхищения у нее не вызвали. Кто он такой, чтобы соваться не в свое дело?
Она вопросительно посмотрела на Эли.
— Старший комиссар Роже Марру, — представил его Эли. — Фабьена Дюбрей… Комиссар расследует убийство Сапаты.
— Марру? — Фабьена пришла в восторг. — А мне как раз хотелось с вами встретиться. Вы учились на курсах в лицее Генриха IV вместе с Мишелем Лорансоном, отцом Лашеноза…
Эли и Марру изумленно посмотрели друг на друга.
— Какого еще Лашеноза? — зарычал Марру.
— Ну этого, швейцарца, — отвечала Фабьена. — Похоже, под фамилией Лашеноз скрывается Даниель Ло…
— Отвечайте на мои вопросы! — резко перебил ее Марру.
Фабьена разглядывала его. Нет, он правда великолепен. Рост под два метра, ни грамма жира, взгляд, от которого спина холодеет, а по всему телу разливается жар.
— Мне дали эти фотографии в газете, комиссар. Их сделали позавчера в одном из парижских отелей.
Марру перевел дух. Это действительно касалось Нечаева. Нечаева во плоти, вернувшегося с того света.
— Найдется в вашей берлоге что-нибудь выпить? Я бы не отказался от виски со льдом, пока мы тут втроем все обсудим.
Он взял Фабьену за локоть и повел в кабинет. А что до Эли, то он плакал от счастья.
Даниель жив! Жив!
И вдруг его пронзила мысль, страшная в своей простоте. Он посмотрел вслед Фабьене и Марру. Марру по-прежнему сжимал локоть Фабьены. Если Даниель жив, то, может быть, это он и был тот убийца на мотоцикле… Может быть, он вернулся из небытия, чтобы убивать?..
Часть вторая
Обреченный человек
Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих интересов, ни дел, ни привязанностей, ни собственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единым исключительным интересом, единой мыслью, единой страстью — революцией.
Рука, схватившаяся за оружие, должна бы страдать от самой насильственности подобного жеста. Анестезия этой боли приводит революционера к границам фашизма.
I
Он остановился перед выездом на проспект Георга V. Не могло быть и речи о том, чтобы спокойно обо всем поразмыслить, прежде чем он не переспит с женщиной. Ее тело, запах, раздвигающиеся ноги и то, что между ними, ее подернутые влагой глаза, молниеносный порыв страсти и, наконец, вопль наслаждения…
Вот чего ему не хватало — женщины.
Он рассеянно глядел на потоки машин, мчавшихся через площадь Альма, и вполголоса повторял слова, которые некогда прокалили его душу и придали законченные очертания тому, что стало его внутренним миром: «Революционер — человек обреченный».
«Он презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все то, что способствует торжеству революции, безнравственно и преступно все, что мешает ему. Разумеется, он не должен ожидать какой-либо жалости к себе. Каждый день он обязан быть готовым умереть».
Из груди рвался недобрый смех, только усугубивший его одиночество посреди толпы прохожих. Целый век спустя после своего появления на свет нечаевский текст не потерял своей провидческой силы. Как верно, что он — человек пропащий. Верно до жути. Вот уже полчаса с той минуты, как впервые услышал о смерти Луиса Сапаты, он снова убедился, до какой степени все это точно.
«Каждый день он обязан быть готовым умереть» — это тоже истинно. Тем более, что такой день настал. На какой-то миг он смежил веки. Весь мир вокруг превратился в хаос мельтешащих шорохов, криков и скрежета, а он оказался в центре этого водоворота.
Сперва он ничего не понял: радио что-то неясно бубнило, он же думал только о своем предстоящем свидании. Отныне и впредь надо быть крайне острожным. Осторожным, как никогда. Он проникал в самую опасную зону: наступил момент, когда операция обретала свои очертания, а он выходил на простор, сжигая за собой мосты.
Уже накануне он внутренне подготовился к этому.
Но туг его размышления были прерваны репликой шофера:
— Имечко-то какое: Сапата, совсем как в кино! Viva Zapata!
Он тотчас напрягся и прислушался.
То было лишь коротенькое сообщение в десятичасовой информашке. Луиса Сапату застрелили недалеко от Данфер-Рошро. Диктор в двух словах упомянул о его темном прошлом и сам себе задал вопрос, является ли это убийство сведением старых счетов или же предвестником новой войны между преступными группами.
В общем, ничего путного.
А затем началась очередная радиозабава. Разыгрывались два места в отеле какого-то райского местечка на Карибах. В декабре парижан следовало прельщать именно карибским раем.