Нечто из Рютте
Шрифт:
Ёган сказал еще что-то, но Волков его уже не слушал. Он смотрел, как в ворота замка двое его людей втащили какого-то человека. Руки у того были связаны за спиной, а лицо разбито в кровь.
– Господин коннетабль! – крикнул стражник, тот самый, которому Волков не так давно в харчевне в Малой Рютте проткнул ногу. – Мы разбойника словили! Что с ним делать? В подвал или вешать будем?
– Ну, если знаешь, что он разбойник, на кой черт его в подвал тащить?
– Я не разбойник, – хрипло произнес мужик, но его особо никто
– А может, господин барон судить его захочет? – спросил стражник.
– Господин барон сейчас занят, не до того ему.
– Ну так что? Вешать?
– Ну, вешай, – сказал солдат. Ему тоже было не до разбойников.
– Так виселица занята! Там людоед сейчас висит.
– Ну не знаю. Найдите что-нибудь, дерево какое-нибудь.
– Господин коннетабль, я не разбойник, – заорал мужик, – я не разбойник!
– Пошли, – потянул его стражник, но мужик заупирался, упал на землю.
– А ну пошли, паскуда! – Стражники стали немилосердно избивать его древками копий, а мужик орал:
– Не по закону так! Не по божьему, не по человеческому! Пусть барон меня осудит!
Один удар древком копья пришелся ему в голову, но он продолжал орать:
– Суда прошу! Только суда! Имею право!
– Хватит! – крикнул Волков. – Не бейте больше.
Стражники перестали лупить несчастного.
– Давайте его сюда. – Солдат подошел к коновязи и сел на колоду.
Стражники подтащили мужика, поставили перед ним.
– Барон занят, судить тебя буду я.
– Я согласен. – Мужик кивнул. По подбородку у него стекала кровь, он тяжело дышал. – Я согласен, господин коннетабль.
– Почему ты думаешь, что он разбойник? – спросил солдат у стражника.
– А вот, – стражник протянул Волкову крепкую палку с ладно привязанной к ней короткой веревкой, на конце которой висела увесистая свинцовая гиря величиной с мелкое яблоко, – кистень.
Солдат взял и посмотрел вещицу. Вещь была добротно сделана и, безусловно, опасна. Волков раскрутил кистень в руке.
– Вот еще, – продолжал стражник, доставая нож, – тоже его.
Нож был тоже неплох: широкое короткое лезвие заточено до остроты бритвы, крепкая удобная рукоять из дерева. Таким легко полоснуть по горлу или выпустить кишки и в рукаве удобно прятать.
– И вот еще. – Стражник протянул солдату кусок тонкой, но крепкой веревки в пять локтей длиной. – Это все у него взяли. Холоп трактирщика прибежал, говорит, разбойник в трактире. Мы туда, а он там лютует и…
Солдат остановил его жестом и спросил у мужика:
– Твое?
– Мое, господин, – кивнул мужик.
– И ты не разбойник?
– Нет, господин.
– А кто ж ты?
– Я из судейских.
Солдат хмыкнул, а стражники и вовсе засмеялись в голос:
– Видели вы его? Из судейских он!
А Волков рассмотрел его повнимательнее: замызганная куртка, почти истлевшее исподнее, рубаха сто лет не стирана, стоптанные
– Господин коннетабль, не то что я из судейских, – начал пояснять мужик, – я при палаче служил, но приказы мне всегда секретарь суда давал.
– Секретарь суда? А где этот суд?
– Да в Райсбурге, я оттуда.
– Далеко, – сказал солдат.
– Неблизко, – кивнул мужик.
– А чего ты из богатого Райсбурга в небогатое Рютте подался?
– Так я не в Рютте шел, я шел в Байренгоф.
– И не дошел?
– Почти дошел, так меня по дороге мужик обогнал на телеге. С бабой он был, муку вез. И тут вышли добрые люди при броне и оружии из леса. Мужика побили до беспамятства и бросили, а бабу, коня и телегу с хлебом забрали. То, видно, дезертиры были. А я решил судьбу не пытать и вернулся, пару дней у монастыря пожил, а потом в Рютте пошел. Думал, работу тут какую сыскать, три недели жил, нет, почти четыре, в трактире, поиздержался. Одиннадцать крейцеров трактирщику задолжал. А этот безбожник велел своим холопам меня обыскивать. Ну я им и дал пару раз, а они за стражниками побежали.
– Складно у тебя все получается, – произнес Волков. – Вот только как мне тебя проверить? Гонца, что ли, в Райсбург послать? Или, может, дезертиров опросить? Если удастся их поймать, конечно.
Мужик вздохнул, чувствовал, что дело его – дрянь, смотрел в землю.
– Ну, допустим, ты не врешь, – продолжал Волков. – А почему ты из богатого Райсбурга в Байренгоф собрался?
– Так наш старый судья помер, и бургомистр – крыса, городской совет подкупил, чтобы своего племянника на пост городского судьи пропихнуть. А тот приехал к нам в город со своими людьми, даже палачей своих привез. Нас всех на улицу пнули. Вот я к своему кузену в Байренгоф и подался. Может, там сгожусь.
– А звать-то тебя как?
– Ламме, господин.
– А имя?
– Вроде как Фрицем, маманя так звала в детстве.
– Вроде? Не помнишь, что ли?
– Так меня с детства Сычом звали, Фридрихом только поп да маманя.
– Почему Сычом?
– А слух у меня добрый, господин, и ночью я зорок.
– Ночью, говоришь, зорок? – спрашивал солдат, внимательно глядя на мужика.
– Зорок, господин.
– И говоришь, что ты из судейских?
– При палаче состоял. И секретаря суда пожелания выполнял.
– А что делал?
– А все, что нужно. Присмотреть за кем, найти кого, с кем потолковать, а кого и приволочь куда надо.
Мужичок Фриц Ламме по прозвищу Сыч был весьма крепок и коренаст. И глядя на его арсенал, Волков не сомневался, что и найти, и приволочь, и «потолковать» он может. За ним не станется.
– Раз ты из судейских, так, может, и грамоте обучен? – спросил солдат.
– Грамотный я, – не без гордости ответил Сыч, – все читаю, а ежели нужда будет, то и написать смогу.