Неисторический материализм, или ананасы для врага народа
Шрифт:
– Мы проявили недостаток политической бдительности, – заученно произнесла она. – Сергей Александрович всегда вел себя подозрительно. Он окружил себя вещами, которых не должно быть у советского человека. Я считаю, что он должен быть исключен из партии.
Зинаида Трофимовна возвела очи к небу, пытаясь вспомнить, что еще она должна была сказать, и беспомощно замолчала. Булочкин неодобрительно нахмурился и перевел взгляд на преподавателя с кафедры физики, фамилию которого Сергей никак не мог запомнить: то ли Лаховский, то ли Лопухновский, – во всяком случае, Сергей не помнил, чтобы когда-нибудь с ним общался.
Лаховский – или все-таки Лопухновский? – заговорил гораздо решительнее.
– Бахметьев всегда вел аморальные разговоры, – сообщил он, – не проводил общественной работы…
– А «Студенческая весна?» – перебил его чей-то знакомый голос. Сергей поискал глазами и увидел сердито нахохлившегося деда.
– Буржуазные песни, возмутительная любовная сцена, – отмахнулся Лаховский. – А как же политические, моральные устои! Он не должен больше находиться в наших рядах. Мы должны уволить его с работы и выселить из преподавательской квартиры.
– Благодарю вас! – кивнул довольный Булочкин. – Безусловно, такие, как Бахметьев, – это чуждые элементы. Мы должны заклеймить его позором.
Он повернулся к Кирюшину.
– Послушаем теперь представителя от комиссии по партийному контролю, – предложил он.
Сергей подался вперед, сгорая от любопытства.
«Дядя Гриша» деликатно кашлянул и встал.
– Мы жили с Сергеем Александровичем в одном доме, – начал
он. – Конечно, его окружало много необычных для нас вещей, которые он привез из Москвы. Но нельзя по вещам судить о человеке. На меня он произвел впечатление как хороший специалист, болеющий за дело, и просто порядочный человек.
– Григорий Иванович! – Булочкин постучал карандашом по столу. – Сейчас не время проявлять мягкотелость.
– Товарищи! – повернулся Григорий Иванович к аудитории. – Мы все работали вместе с Сергеем Александровичем, гордились его замечательной идеей «Студенческой весны», не гнушались теми подарками, которыми он легко делился со своими друзьями. Неужели мы тогда лицемерили? Или лицемерим сейчас?
– Спасибо, Григорий Иванович! – Булочкин швырнул карандаш на стол. – Это не что иное, как политическая близорукость. Не ожидал от вас. Позвольте спросить, как вы можете говорить о его порядочности, если он арестован органами НКВД как враг народа и американский шпион?
– Уверен, что это недоразумение, – убежденно сказал Григорий Иванович.
Серей был готов его расцеловать.
– Позвольте, позвольте, – заволновался Булочкин. Это что же – органы НКВД ошиблись? Ну, знаете, Григорий Иванович! За такие разговоры…
– А что они, не люди, что ли? – подал голос дед. – Человеку свойственно ошибаться.
– А с вами, Владимир Иванович, у нас будет особый разговор, – значительно сказал Булочкин. – Ваша терпимость, знаете ли… Вы и Комаровых жалели…
– И сейчас жалею, – сердито загудел дед. – Замечательные были люди. Надеюсь, что товарищи там разберутся, где положено, и они к нам вернутся.
– Ну, это просто... – развел руками Булочкин. – Критиковать действия органов… Куда это вас, товарищ Денисов, заведет? Итак, время идет. Проявляйте сознательность, товарищи. Кто еще хочет высказаться?
Высказывания посыпались одно за другим. Сергей узнал о себе много нового. Оказывается, он пытался завербовать половину членов кафедры физики и математики, критиковал действия партии и правительства, рассказывал политические анекдоты, вел буржуазный образ жизни, страдал низкопоклонством перед Западом, по последним данным, сидел когда-то за убийство, и вообще – он не тот, за кого себя выдает. Булочкин расцветал на глазах.
– Спасибо, товарищи. Ясно одно: он не может больше оставаться в рядах коммунистов. И вообще в наших рядах. Мы должны уволить его с занимаемой должности и выселить из занимаемой квартиры. Ставлю вопрос о голосовании: кто за то, чтобы исключить врага народа Сергея Александровича из рядов КПСС?
Почти все руки молниеносно взметнулись вверх. Но Булочкин был недоволен: в протоколе должно быть записано – «проголосовали единогласно»!
– А вы, товарищ Денисов?
– А я против, – пробурчал дед.
Булочкин сердито хмыкнул.
– Товарищ Кирюшин?
– Я тоже против, – решительно ответил Григорий Иванович.
Члены собрания смотрели на них с ужасом, словно между ними и остальной публикой пролегла невидимая черта: они осмелились возразить секретарю парторганизации – отверженные люди, на которых опасно даже смотреть.
– Так нельзя, товарищи! – закричал Булочкин, перекрывая шум. – Решение должно быть единогласным.
Сергей встал со стула и стал протискиваться к столу председательствующего Булочкина.
– Григорий Иванович, Владимир Иванович, – говорил он на ходу, – разрешите пожать вам руку.
Сам Гоголь мог бы позавидовать немой сцене, свидетелем которой стал Сергей. Он стоял перед ними, живой и невредимый, отпущенный на свободу, что означало, что с него сняты все обвинения. Булочкин был изумлен и обижен – как же так? Вот и извольте тут проводить политическую работу, когда все так меняется, – на что прикажете ориентироваться?
Дед и Кирюшин радостно обнимали его и хлопали по плечам, а остальные смущенно молчали: вот уж сели в лужу, на самом деле.
– Не ожидали! – радостно говорил дед. – Научились у нас все-таки разбираться.
Он с укором посмотрел на Булочкина – тот обиженно отвернулся, но все-таки вынужден был сказать:
– Ну что же, Сергей Александрович…
– Здравствуйте, Валерий Алексеевич, – мягко сказал Сергей.
Тот сморщился, будто проглотил жабу, но все-таки заставил себя произнести:
– Здравствуйте. Ну, раз вас выпустили, то, конечно, решение отменяется. Что ж, работайте, Сергей Александрович.
– Да уж поработаю, – иронично сказал Сергей. – Вы как будто бы не рады?