Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове
Шрифт:
И вдруг — государь. Не узнает его. «А этто ктооо?!» — круглые губы, круглые-круглые глаза, круглое и выпуклое что-то пошло, покатилось на Фатали. «Это татарин!» — лепечет барон. И огромное колесо мимо прокатилось, будто оторвалось от телеги (но ведь был фаэтон!).
«О чем же хотел спросить?» Не вспомнил и когда проснулся. Может это: «Как же свой-то против тебя, государь?»
А тут, как назло, и именно перед царским смотром войск на Кавказе, все в том же долгом тридцать седьмом пошли неудачи, и первая — позорное поражение у Ашиль-тинского моста в Аварии. Горцы взобрались почти на перпендикулярные, как сообщается барону, скалы и стали
Двухмесячное беспрерывное движение по гористым местам, износилась одежда и обувь, половина артиллерийских ижазачьих лошадей перебита, артиллерия пришла в негодность.
И восстание в Кубе!
Аббас-Кули зашел к Фатали, когда тот переводил очередное воззвание к восставшим кубинцам.
Бакиханов пробежал текст.
— Опять? Узнаю барона! Это его: «…рука Шамиля!.. Виселицы!! Расстрел!..» Я говорил ему, нельзя так стращать! Надо же знать кубинцев!
Аббас-Кули прав, но Фатали молчит.
— Кстати, не мешало бы твоему барону объяснить, чем вызван мой спешный вызов. Я ж работу свою неоконченную оставил в Кубе! Хочет меня обезопасить? За мою жизнь опасается? Или это — форма недоверия? Это оскорбительно. Я как-никак полковник… И это воззвание тоже! Чем он думает, твой барон?!
«Почему мой?»
Фатали — к барону Розену:
— Я бы в этом воззвании…
— Что, Бакиханов здесь?! — Догадался, черт! — Это он вас надоумил? Я вашего Бакиханова насквозь вижу. Именно так, и ни буквы не менять!
Распустили слух, что «и наш Бакиханов» причастен к возмущениям; восстание подавили, но на всякий случай командировать в Кубу еще один батальон ген. — фельдм. кн. Варшавского гр. Паскевича-Эриванского (о боже, как длинно приходится писать!! пока выведешь, и войска не поспеют!..) полка; и еще один батальон — в Баку до окончания военного суда над зачинщиками кубинского восстания (зачеркнуть! никаких восстаний! «возмущения»!).
Государь ехал через море. И уже в Кутаиси — пожар запасного хлебного склада, зрелище показалось дурным предзнаменованием, в глазах постоянно играл огонь, предчувствие не обмануло: зарево горящего Зимнего дворца в том же тридцать седьмом! Он знал: это должно случиться! Иногда шел пешком, колеса вязли в грязи до самой оси, и встречи раздражали, и смотром остался недоволен, какая-то гарь в горле, дыму наглотался, непременно быть еще пожару!
Парадным разводом командовал зять барона флигель-адъютант князь Дадиани, а развод был на площади при стечении народа. Вдруг государь приказал военному губернатору Тифлиса Брайко сорвать аксельбант с Дадиани. Губернатор подошел к князю и, протянув руку, а сколько пировали вместе! сорвал с него аксельбант, толпа замерла, и, как гром над ухом, крик г. и.: «С фельдъегерем в Бобруйскую крепость и там судить!..» В ушах зазвенело. Вот она, царская служба! И закатилась звезда барона…
После Розена ждали, а вдруг снова Ермолов? Но по-шли-поплыли другие, один нежданнее другого, пока не пришел Воронцов.
Так всегда на Кавказе: вроде бы двоевластие; и при Ермолове тоже — еще действует, а уже новый прибыл, Паскевич. И сейчас: барон пока не ушел, а распоряжается Головин. Дадиапи и прочее — лишь повод: барон не сумел обуздать горские племена.
Как же можно лишать туземную знать прав? Упускать из
«Стоп! Стоп!..» — это Кайтмазов.™ «Как можно?! Ведь секретно!», да, не забыть: непременно объявлять туземным вождям высочайшие рескрипты… и о всеобщих торжественных случаях не забыть… а что может быть радостнее для верноподданных, как тезоименитства государя и государыни?!
И все же — кто-то над ухом государя ноет — от Закавказского края мы терпим одни убытки.
А государь только что провел в Аничковском дворце, где снова живет после пожара в Зимнем, прибыльную лотерею, очередная его страсть… Из английского магазина во дворец привезли золотые портсигары, украшенные драгоценными камнями, старинные серебряные кубки, египетские статуэтки, китайские веера, а камер-лакеи разместили их на столах в зале рядом с гостиной императрицы, а после чая государь подойдет к столику, где лежит стопка игральных карт, на одной — точь-в-точь его лицо, в двух проекциях. И под каждой вещью, вроде номера, — карта.
«Король трефовый… а мы их проведем!» — и обозначил им дешевый китайский веер с изображенным на нем драконом. — «А двойку бубен — к золотому портсигару!.. Что же обозначить валетом червей? — задумался государь. — Может, малахитовую шкатулку?»
— Господа, кто желает купить у меня туз пик? Славная карточка!
«Я!» — это князь Врязский. «Позвольте, я!» — это граф Роффенгроф. «Может, я?!» — басит барон фон Грон.
— А что дадите? — добродушный тонкий голосок, улыбается. — А?..
«Двести!» — картавит граф и без «эР». «Триста!» — и легкая дрожь в голосе князя. «Может, триста тридцать?» — почему бы барону не сделать приятное государю?
А он ах как забавляется: — Господа, расщедритесь! Ведь такая карта — король треф!
И когда карты распроданы, государь в сопровождении генерал-адъютанта и дежурного камер-юнкера идет к столам, а флигель-адъютант называет карту, обозначающую вещь, и сам государь лично ее вручает. Ух, сколько денег! Оплатить стоимость английскому магазину, а остальное — на благо государства.
«Да-с, такую бы прибыльную лотерею с Кавказом!..»
«Закавказский край — «неужто это Розеп сказал? нет, кажется, Ермолов!» — смесь разнородных племен, языков и обычаев. Общее у них только одно — невежество». Как устранить безвыгодность и приискать средства сделать край сей полезным для России?
«Я имею в виду, государь, — это молодой энергичный Ладожский, еще в Санкт-Петербурге, перед назначением на Кавказ, в гражданское управление наместничества, — в предстоящем случае уничтожить навсегда мнение о непрочности владения, а что пререкает сему, должно быть непременно изменено, ослаблено, уничтожено».