Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты
Шрифт:
— Вы знаете, — сказал Федя, — а у нас ведь есть такая же легенда. Будто бы в некоторых расщелинах жили раньше звери фрух…
— Как? — спросил клоп.
— Это на нашем языке, — извиняющимся голосом пояснил Федя. — Фрух. Это значит «не увидеть». Их никто никогда не видел, но слышали, как они ползают внизу. И вот по ночам люди начинали мучиться, и многие уходили и сами бросались вниз. Тогда все прекращалось. — Федя сделал паузу, потом сказал застенчиво: — Я думаю, из-за этого мы остановились в развитии, потому что гибли всегда самые интеллигентные из нас… певцы, или люди, знающие коренья, или художники, или кто не мог смотреть, как другие мучаются…
Я заметил, что Спиридон вновь помалкивает. Смешно было предположить, чтобы этот закоренелый эгоист стыдился за поступки своих соплеменников, и молчание его каким-то странным образом начинало мне действовать на нервы.
— Спиридон, —
— Потом, потом, — неразборчиво буркнул он. — Продолжай.
— Тут всего один листок остался, — сказал я.
— Вот и хорошо, — сказал Спиридон. — Вот и прочти его.
— «Тогда мятежники с криком устремились вперед. Его светлость соизволил повелеть дать знак, помчалась конница, с холмов спустились отряды асигару. Тогда мятежники в замешательстве остановили шаги. Асигару дали залп из мушкетов танэгасима. Тогда мятежники, бросая оружие, копья и щиты, устремились обратно к кораблям. Верный Набэсима Тосика-гэ, невзирая на доблесть, не смог бы догнать и схватить их. Тогда его светлость соизволил повелеть дать знак, и флотоводец Юсо выпустил боевых тако. Икусадако, подобно буре, напали на вражеские корабли, трясли, двигали, раскачивали, ломали. Видя это, мятежники устрашились и выразили покорность. Их всех перевязали, нанизав на нитку, подобно сушеной хурме, после чего его светлости благоугодно было повелеть разыскать и распять главарей на месте. Всего было распято восемьдесят злодеев, а флотоводец Юсо удостоился светлейшей похвалы». («Хроники Цукуси».)
Я сложил листочки и завязал папку. Все мы ждали, что скажет Спиридон. А Спиридон успокоил воду в бассейне, сделал себя темно-красным и растекся по поверхности, как масляная лужа.
— Большинство этих документов, — заявил он, — относятся, насколько я могу судить, к середине нынешнего тысячелетия, когда многие из нас, уцелевшие после мора, были еще очень молоды и не понимали, что сложное сложно. Отсюда попытки альянсов, отсюда подчиненность… Черт возьми, все мы любили сладкое мясо! Должен признаться, мне было неприятно слушать эти хроники, как всякому умному существу неприятно слушать воспоминания посторонних о его детстве. Но кое-кому из наших это стоило бы почитать — в назидание. И я прочту. Но вас, конечно, интересует, есть ли во всем этом правда, сколько ее и вся ли это правда. Правда этих записок вот: мы всегда стремились уничтожить все, что попадает в море; некоторые из нас продавали право первородства за сладкую свинину; и некоторым из нас, самым молодым, нравилось, когда невежественные рыбаки обожествляли их. Вот что правда. Остальное — сплошная тушь и болтовня. Всю же правду о гигантских древних головоногих не вместят никакие записки.
— Мне понравилось выражение «сосали мозг», — задумчиво сказал клоп. — Что бы это могло означать?
— Примитивная метафора, — холодно сказал Спиридон. — Почему ты не спрашиваешь, что означает выражение «глаза сгнили»?
— Потому что мне это не интересно, — ответил Говорун. Я заметил, что Федя с сомнением качает головой.
— Нет, тут что-то другое, — проговорил он. — Тут что-то недоброе, а Спиридон просто не хочет говорить.
У меня было такое же ощущение, но мне не хотелось об этом говорить. Это было что-то неприятное и не столь уж существенное. Не хотелось мазаться в грязи ради праздного любопытства.
— Почему меня сегодня не вызвали? — вспомнил вдруг Говорун. — Долго еще будет продолжаться это издевательство?
— Завтра тебя вызывают, — сказал я, испытывая непонятное облегчение оттого, что тема переменилась. — И вас, Федя. А я через два дня уезжаю.
— О да! — с горечью сказал клоп. — Вы приезжаете, вы уезжаете, вы путешествуете, вы пользуетесь благами, а мы должны здесь гнить — в этом вашем Китежграде.
— Кто тебя заставляет гнить? — возмутился я. — Тебя уже раз вызывали, сказали черным по белому, что можешь идти на все четыре стороны…
— Пар-рдон! — сказал клоп. — Я вам не какое-нибудь обыкновенное насекомое. И я требую, чтобы это было признано.
— Но это было признано! В решении записано: клоп говорящий, необъясненного явления собой не представляет.
— Вот это вот возмутительно, — сказал Говорун. — Как же не представляю? Кто, ну кто из вас способен объяснить взлеты моей мысли, мои порывы, мою печаль при восходе ненавистного солнца? Если бы я был обыкновенным клопом…
— Если бы ты был обыкновенным клопом, — сказал с усмешкой Спиридон, — тебя бы давным-давно раздавили.
— Молчи, людоед! — взвизгнул клоп, хватаясь за сердце. — Трясина ты холодная, бессердечная! Тысячу лет прожил, а ума так и не набрался!.. По морде тебе давно не давали!.. Хам!..
— Товарищи, товарищи, — сказал Федя, придерживая за плечи клопа, который, размахивая кулаками, рвался в бассейн. — Говорун, вы же там утонете… Спиридон, я вас прошу, извинитесь! Вы действительно были бестактны, вы же знаете, как Говорун относится к таким намекам…
Спиридон возразил, что он только констатировал факт, что он готов дать удовлетворение всякому, кто будет утверждать, будто он сказал неправду. Говорун брызгал слюной и орал. Тогда я разозлился и потребовал, чтобы они немедленно прекратили скандал, иначе я упеку Говоруна в спичечный коробок, а в бассейн накидаю марганцовки. Это подействовало. Буяны, конечно, утихомирились не сразу, но в конце концов Спиридон процедил сквозь зубы что-то вроде «виноват, переборщил», Говорун всплакнул и сказал, что он в последнее время что-то совсем изнервничался, и они пожали друг другу руки в знак примирения.
— Ну вот и прекрасно, — сказал просиявший Федя. — А теперь я думаю, что мы можем пойти прогуляться.
Было решено проветриться, тем более что вечер был особенно тих и приятен. Федя сбегал за тачкой и напихал в нее мокрого сена, мы с Говоруном поднатужились, выволокли Спиридона из бассейна и свалили его в сено, а сверху прикрыли мокрым мешком. Спиридон смущенно кряхтел и извинялся, когда мы наступали ему на щупальца. В тачке он устроился поудобнее, подобрал щупальца под себя, прикинул, каково ему будет озирать окрестности, и сообщил, что готов. В дверях павильона нас встретил сторож, который направлялся к бассейну, волоча за собой по земле дохлую собаку. Он пошатывался, пахло от него водкой и луком.
— Спиридон Спиридоныч, — прохрипел он. — Куда же это вы не евши? Комендант заругается!
Спиридон сунул ему в руку небольшую жемчужину.
— Это тебе за беспокойство, голубчик, — сказал он. — А ужин занеси и оставь. Я вернусь и поужинаю.
— Это можно, — прохрипел сторож, разглядывая жемчужину, покачиваясь и непроизвольно приседая, чтобы сохранить равновесие. — Это пожалуйста. Очень мы вами блаадарны, Спиридон Спиридоныч…
Мы прекрасно прошлись по набережной. Спиридон развеселился и рассказал несколько забавных историй из жизни спрутов. Очень смешно у него получилась история о том, как несколько молодых неопытных мегатойтисов выследили подводную лодку и сговорились на нее напасть, приняв за больного кашалота, как они долго ползали по железной палубе и все кричали друг другу мужественными голосами: «За дыхало его, за дыхало!» Мы много смеялись над этой мастерски рассказанной историей, пока не выяснилось, что смеялись мы по разным причинам. Я смеялся над глупыми мегатойтисами, Спиридон смеялся, представляя себе, как перепугалась команда подводной лодки, Федя смеялся от радости, что всем весело и никто ни с кем ссориться не намерен (Федя истории не понял, он думал, что подводная лодка — это просто затонувшая рыбачья плоскодонка), Говорун же смеялся потому, что его осенила гениальная идея. Он отказался сообщить ее нам, но я понял, в чем дело, полчаса спустя, когда мы возвращались по главной улице и возле городской гостиницы задержались, чтобы полить Спиридона из шланга. [65] Говорун спросил меня безразличным тоном, в каком номере проживает здесь Лавр Федотович. Я ответил, и клоп тотчас же распрощался, сказавши, что у него свидание. А мы с Федей повезли Спиридона в бассейн. Время было уже довольно позднее, город спал, и только далеко-далеко играла гармошка и чистые девичьи голоса пели:
65
На полях заметка: «Кузьку не забыть». — С. Б..
Когда Говоруна вызвали, он появился в комнате заседаний не сразу. Было слышно, как он пререкается с комендантом в приемной, требуя какого-то церемониала, какого-то пиетета и какого-то почетного караула. Мне пришлось выйти в приемную и сказать ему, чтобы он перестал ломаться, иначе дело опять отложат. «Но я требую, чтобы он сделал несколько шагов мне навстречу! — возражал Говорун. — Пусть нет караула, но какие-то элементарные правила должны же выполняться! Я же не требую, чтобы он встречал меня у дверей… Пусть сделает несколько шагов мне навстречу и отрапортует…»