Неизвестные Стругацкие. От «Понедельника ...» до «Обитаемого острова»: черновики, рукописи, варианты

Бондаренко Светлана Петровна

— Вы действительно ничего не знаете? — спросил наконец Максим. — Или вы просто не верите мне?

— Как знать… — сказал Вепрь.

— Нет. Нет, извините, — сказал Максим. — Я требую от вас одного ответа, конкретного и ясного: верите или не верите?

— А чего это мы вдруг тебе поверим? — сказал вдруг, повернувшись, Зеф. — Кто ты такой, чтобы мы тебе верили? И кто ты такой, чтобы требовать от нас? Молоко на губах не обсохло, массаракш…

— Значит, не верите?

— Слушайте, Мак, — вежливо сказал однорукий. — Вы же неглупый человек. Посудите сами: мы — политические заключенные, смертники. По первому же доносу мы будем

расстреляны. Только вчера расстреляли одного из нас за то, что он отказался вне очереди чистить уборную… Среди каторжников мы самые послушные и самые дисциплинированные. Мы больше не заговорщики, Мак. Мы люди, которые хотят жить. Вы ведете себя крайне неосторожно. Мы, конечно, не донесем на вас, это противно, хотя, строго говоря, мы должны были бы донести Так что в известном смысле мы вам верим. Мы верим, что вы не донесете, что мы не донесли. На что большее может рассчитывать человек, которого никто из нас не знает и вчерашний гвардеец?

— Хорошо, — сказал Максим. — Понимаю. Но я могу рассчитывать на ваше доверие в будущем?

— Как знать… — сказал однорукий. — Терпение, терпение и снова оно. Мы — вечные каторжники, и у нас впереди вечность.

Максим понял, что разговоры ни к чему не приведут. Эти люди правы, иначе просто нельзя. Значит, придется ждать, бездельничать, терпеть, работать на врага, ежедневно и ежеминутно рисковать бессмысленно жизнью, ждать, пока они удостоверятся в твоей честности, а вероятность выжить невелика, группы саперов истребляются наполовину за неделю… Это было невозможно.

— Что там, на востоке? — спросил он.

— Лес, потом пустыня. Выродки.

— Мутанты?

— Да. Полузвери. Сумасшедшие дикари.

— Вы их когда-нибудь видели?

— Я видел только мертвых, — сказал однорукий. — Их довольно часто хватают в лесу, а потом вешают перед нашими бараками для поднятия духа.

— А за что?

— За шею, — сказал Зеф. — Дурак. Это зверье. Их невозможно вылечить, а они опаснее любого зверя. Я-то их повидал. Ты такого и во сне не видел.

— А зачем туда тянут башни? — спросил Максим. — Хотят их приручить?

Однорукий неловко засмеялся.

— Нет. Они тоже не принимают излучение. Как и мы. В точности ничего не известно, но, скорее всего, их хотят оттеснить в пустыню.

Они вышли из леса на дорогу. Это опять было старое разбитое шоссе, может быть, то самое, которое вело к разрушенному мосту. На запад дороги нет, думал Максим. Мне там нечего делать. На востоке — дикие выродки. Есть еще, правда, разумные лемуры в Крепости, но это не то. Что же остается? Что же мне остается? Он вдруг понял, что у него один путь. Если он хочет действовать, если он не хочет ждать и рисковать ежедневно жизнью, разряжая мины, если он не хочет гнить в бараках, пока Зефу не заблагорассудится удостоить его своим доверием — а там окажется, что надо опять терпеть, опять ждать, — если он не хочет всего этого, ему остается один путь: на восток. Вот так, по этому шоссе, но в другую сторону. А там посмотрим. Вернуться сюда я всегда сумею. По крайней мере, я точно буду знать, что там, на востоке.

Другим был и разговор перед расставанием (когда Максим разобрался в танке и собрался уезжать на восток, позже — юг).

— Жив! — сказал Зеф вместо приветствия. — Удивительно! А я, друг мой, твой завтрак то го… сожрал. Видишь, — сказал он однорукому. — А ты беспокоился. Вот он, живой и невредимый.

— Я

очень рад, — сказал Вепрь, улыбаясь. Максим почувствовал, что он действительно рад, но ему хотелось есть, он надеялся, что ему принесут что-нибудь, и поэтому он только сказал:

— Я тоже рад.

Зеф обошел танк вокруг, сказал: «Экая пакость», сел на обочину и стал свертывать цигарку.

— Ну, вы поедете со мной? — спросил Максим.

— Это куда же? — спросил Зеф.

— Я решил ехать на восток. К мутантам.

— Дурак, — сказал Зеф спокойно.

Однорукий покачал головой и сказал:

— Вы знаете, Мак, он прав. Это глупо.

— Они там с тебя кожу с живого сдерут, — пояснил Зеф.

Максим, невесело оскалясь, посмотрел на свои ободранные, еще не зажившие после вчерашнего руки и ответил:

— Не знаю, как там, а здесь меня уже ободрало. Я вас умолять не буду, вы мне вообще не нравитесь, слишком уж вы недоверчивы, можно подумать, что у вас нечистая совесть… но я решил, что было бы нечестно уехать, не предложив вам. Я мог бы уже давно уехать. Но если вы предпочитаете работать на врагов человечества, если вам нравится подыхать на радость Неизвестным Отцам… пожалуйста, оставайтесь.

Вепрь положил руку ему на плечо.

— Мак, — сказал он. — Вы сами говорите, что были подпольщиком. Тогда вы знаете, в каких условиях мы работаем и что такое для нас вопрос доверия. Нельзя быть таким нетерпеливым. А что касается врагов человечества, то у человечества много врагов извне, и самые страшные из них — мутанты.

— Я в это не верю, — сказал Максим. — И я не могу быть таким терпеливым. Я не могу терпеть и ждать, когда миллионы людей превращены в куклы. До свидания.

Они не остановили его, он вспрыгнул на гусеницу, отвалил люк отсека управления и залез в жаркую полутьму. Он отодвинул заслонку передней амбразуры и уже положил руки на рычаги, когда услыхал, что Зеф зовет его. Он высунулся.

— В чем дело? — спросил он.

— Раз уж ты решил ехать, — сказал Зеф, — то имей в виду, впереди у тебя будет две заставы. Одну ты проскочишь легко, они не ждут нападения сзади, а вторая стоит прямо посередине дороги. — Он сплюнул. — Брось глупить, — сказал он. — Оставайся. Там дикие места, а дальше пустыня, радиация… жрать там совершенно нечего, и воды нет.

— Все? — спросил Максим.

— Все, — сказал Зеф.

— Желаю вам выжить, — сказал Максим и вернулся к рычагам.

Позже этот разговор был перечеркнут, а на полях написано: «Вепрь спрашивает о Фанке в связи с вызовом Мака в столицу. Последний вопрос: почему суть башен скрывают от рядовых подпольщиков?»

Как вариант во втором черновике, Зеф, рассказывая о разговоре с курьером Умника, говорит: «Я ему на всякий случай соврал, что тебе обе ноги оторвало».

В рукописи, когда, выехав за пределы поля, Гай пытается петь марш и у него не получается, еще было: «Он снова посмотрел на часы. — Странно, — пробормотал он с разочарованием. — Как же так, даже обидно…» И затем, во время «ломки» Гая, Максим не сравнивает его с наркоманами из арестантского вагона, а думает: «Максиму вдруг пришло в голову, что Гай похож на наркомана, человека, привыкшего к наркотикам. Максим читал, что если наркоману не давать вовремя его любимого зелья, ему становится дурно, он впадает в депрессию, очень мучается».