Неизвестный Мао
Шрифт:
Стоило солдатам сесть обедать в казарме, как им сообщили, что Кайхуэй жива, и семерым из них пришлось вернуться и добить ее. В агонии пальцы женщины впились глубоко в землю.
Тело ее родственники забрали в свою деревню и похоронили на семейном кладбище. Мальчика же освободили, и в начале 1931 года брат Мао Цзэминь переправил всех троих детей в Шанхай, в тайный детский сад КПК.
Узнав о смерти Кайхуэй, Мао написал, якобы глубоко скорбя: «Смерть Кайхуэй не окупят и сотни моих смертей!» Часто, особенно ближе к старости, он вспоминал о ней как о «единственной любви всей его жизни». Он так и не узнал, что, как бы Кайхуэй ни любила его
В те годы, когда Мао уже покинул ее, Кайхуэй написала восемь писем размышлений о своей любви к нему и о коммунизме, местами — всепрощающих, местами — укоризненных. Семь из них были обнаружены в 1982 году в трещинах в стенах, а восьмое — под балкой рядом с ее спальней во время ремонта в 1990 году. Она обернула письма в провощенную бумагу, чтобы уберечь от сырости. Мао их никогда не читал, и большая часть этих текстов до сих пор держится в тайне — настолько в тайне, что даже родственникам Мао разрешили увидеть не все.
Из этих текстов ясно, как тяжело Кайхуэй страдала от ухода Мао, каким жестоким ударом для нее было его бессердечие по отношению к ней и детям и как она полностью утратила веру в коммунизм.
Самая ранняя часть этих записей — стихотворение «Размышления», датируемое октябрем 1928 года. К тому моменту за год отсутствия Мао написал всего одно письмо, где упомянул, что у него болит нога. В июне, когда в те края, где находился Мао, отправился инспектор КПК, которого Кайхуэй выдавала за двоюродного брата, она передала через него мужу горшочек квашеной фасоли с красным перцем, любимое блюдо Мао. Но ответа не было. Холодным днем Кайхуэй скучала по Мао:
Кончается день, поднимается северный ветер. Холод пронизывает мясо и кости. При мыслях о моем далеком Спокойствие покидает меня. Зажила ли твоя нога? Есть ли у тебя теплая одежда? Кто позаботится о тебе, когда ты спишь один? Так ли тебе одиноко и грустно, как мне? Писем все нет. Некому ответить на мои вопросы. Как бы я хотела иметь крылья, Чтобы улететь к нему. Но я не могу его увидеть, И печаль моя бесконечна…В следующем отрывке, написанном «двоюродному брату» в марте 1929 года, но помеченном «Не отправлено», раскрывается ее одиночество и потребность в поддержке.
«Я сжалась в комок в углу мира, мне страшно и одиноко. Я все время ищу опору. Ты занимаешь место в моем сердце, как и Жэньсю, находящийся здесь, — вы бок о бок стоите в сердце моем! Я часто молюсь: «Только бы эти люди не потерялись!» Кажется, я уже видела бога смерти — какое у него злое и жестокое лицо! Когда я говорю о смерти — я не боюсь ее, скорее, я ее приветствую. Но моя мать и мои дети — как мне их жаль! Мысли о них ранят меня и позавчера не давали мне спать всю ночь».
Беспокоясь о детях и ясно сознавая, что на Мао полагаться нельзя, Кайхуэй писала своему «двоюродному брату»: «Я приняла решение доверить их — детей — тебе. В финансовом отношении, пока жив их дядя [видимо, Цзэминь, брат Мао], он их не бросит; дядя действительно очень любит их. Но если они потеряют и мать и отца, то любви дяди будет недостаточно. Для того чтобы они росли как будто теплой весной и чтобы их не тронули свирепые грозы, им нужна и твоя любовь, и любовь многих других. Мое письмо похоже на завещание, и ты можешь решить, что я схожу с ума. Я сама не знаю почему, но у меня такое ощущение, что веревка нависла над моей головой, как ядовитая змея, посланница Смерти. И я не могу не готовиться…»
Предчувствия появились у Кайхуэй, когда 7-го числа того же месяца в хунаньской «Миньго жибао» было напечатано о том, что казнена жена Чжу Дэ, а голова ее выставлена на улице в Чанша. В газете было две статьи, и авторы обеих утверждали, что вид отрубленной головы вселяет в них радость. В апреле Кайхуэй записала некоторые из своих соображений под заголовком «Чувствую скорбь, читая о радости по поводу отрубленной головы в Хунани». Она хотела послать этот текст в газету, но так и не послала.
«Жена Чжу Дэ, скорее всего, была коммунисткой. [Отсутствующие в оригинале слова.] Возможно, даже занимала какую-то партийную должность. Если это так, то, возможно, казнь ее и была оправданна. [Вычеркнутые слова.] И все же ее убили не за собственные преступления. И те, кому нравится вид ее отрубленной головы, радуются ему не из-за ее личных преступлений. Мне вспоминаются истории о том, как в раннем маньчжурском периоде за преступление одного человека вырезали всех его родственников вплоть до девятого колена. Мои представления о том, что убийцы могли оказаться просто втянутыми в процесс убийства, и высказывать-то бессмысленно. Убийства радуют столько людей, что даже в газетах и журналах появляются хвалебные статьи на эту тему. Значит, мои представления о том, что к убийству склонны лишь немногие злобные люди, оказываются не соответствующими реальности. Таков дух нашего времени…
Я слаба, я боюсь быть убитой и боюсь убийств, как таковых. Я не соответствую требованиям времени. Я не могу смотреть на отрубленную голову, грудь мою теснит печаль… Мне казалось, что современное человечество, и китайцы в частности, достаточно цивилизованно для того, чтобы отменить смертную казнь вообще! Я никогда не ожидала собственными глазами увидеть, как возродится обычай убивать за преступление одного человека всех его родственников до девятого колена — а именно к этому сводится казнь жены Чжу Дэ, — а отрубленная голова превращается в желанное многими зрелище, как будто это предмет искусства».
Отмена пыток и смертной казни действительно была популярной идеей в начале столетия, и этот пункт был упомянут в программе Коммунистической партии Китая, принятой в 1923 году.
Конечно, Кайхуэй читала в газетах и об убийствах, творимых самим Мао. Его войска всегда именовались «бандами», которые «сжигали, убивали, грабили и похищали людей» [15] . Писалось в газетах и о том, что Мао вытеснили с бандитских земель и что «у окруженной с трех сторон армии Чжу и Мао нет ни единого шанса на спасение».
15
Одним из тех, кого похитили люди Мао, был американский католический священник отец Эдуард Янг, за которого красные потребовали выкуп в 20 тысяч долларов. Янг был спасен, а вот его китайские товарищи по неволе были все перебиты.