Неизвестный Мао

Чжан Юн

Кайхуэй продолжала любить Мао и больше всего хотела, чтобы он все бросил и вернулся домой. 16 мая 1929 года в стихотворении, помеченном «Двоюродному брату — не отослано», она написала восемь мучительных строк, умоляющих Мао вернуться:

Мой любимый, дорогой! Пожалуйста, скажи ему: вернись, вернись! Я вижу, как старое сердце [видимо, имеется в виду ее мать] сжигает огонь. Пожалуйста, вернись! Вернись! Грусть расставания, печаль и одиночество становятся все тяжелее. Как я хочу, чтобы ты принес домой новости! Это сердце, как сравнить его со сгоранием на огне? [Неясность в оригинале.] Пожалуйста, вернись! Вернись!

Вскоре после этого пришло письмо от «двоюродного

брата», извещающее ее, что Мао отправляется в Шанхай (партия приказала ему прибыть туда 7 февраля 1929 года). Это означало, что они могут увидеться, и Кайхуэй пришла в восторг. Следующее письмо «двоюродному брату» она начала словами: «Получила твое письмо. Как я счастлива!» Она мечтала:

«Если финансовое положение позволит, мне надо выбраться отсюда и несколько лет поучиться… Я хочу выбраться отсюда и найти работу… Я действительно очень спешу учиться… Иначе мне останется только боль пустоты и никакой опоры.

То письмо, похожее на завещание, я так и не послала. Только бы ты смог наконец вернуться домой — это все, на что я смею надеяться».

Затем ее мысли вновь обратились к Мао, к возможности для него не ехать в Шанхай и к беспокойству о его безопасности в том случае, если он все-таки поедет: «Может быть, он может не ехать в Шанхай? Я бы хотела, чтобы он не ехал, я за него боюсь. О боже! Лучше я на этом остановлюсь…»

Она начала писать письмо Мао, но передумала. Остался только заголовок «Моему любимому — не отослано», а все остальное было разорвано. Вместо этого она изложила на бумаге всю историю своей жизни, закончив повествование 20 июня 1929 года. Понятно, что это был такой способ рассказать Мао о себе, о своих мыслях и ощущениях. Из этих мемуаров понятно две вещи: что она безумно любила Мао и что была совершенно не способна терпеть насилие и жестокость. Причем последняя тема занимала больше места в ее сознании, поскольку рассказ как ею начинается, так ею же и заканчивается.

Она вспоминает, что уже в возрасте шести лет стала воспринимать мир как обитель скорби:

«Я родилась очень слабой и теряла сознание при попытках заплакать… В то время я любила животных… Каждую ночь перед сном передо мной представали ужасные сцены убийства цыплят, свиней и умирающих людей. Как больно было все это переживать! Я до сих пор помню эти чувства. Я никогда не могла понять ни своего брата, ни многих других детей. Как они могли ловить мышей и стрекоз и обращаться с ними так, как будто они не способны чувствовать боль?

Если бы не сочувствие к моей матери — к той боли, которую она испытала бы от лицезрения моей смерти, — я не стала бы дальше жить.

Хотела бы я веровать!

Мои симпатии всегда были на стороне людей низших сословий. Я ненавидела тех, кто носит роскошные одежды, кто думает только о собственном удовольствии. Летом я выглядела также, как люди низших сословий, носила мешковатое платье из грубой хлопчатобумажной ткани. Так я выглядела в семнадцать и восемнадцать лет…»

Она писала о том, как влюбилась в Мао, как преданно любила его, как узнавала о его изменах и прощала их (эти страницы приводятся в главе 3). Но в конце становится ясно, что она подумывала о том, чтобы разорвать и с ним, и с той идеологией, с которой он ее познакомил: «Теперь у меня новые намерения. Моей иссушенной жизни необходима вода и подкормка в виде знаний… Возможно, однажды я крикну: мои прошлые идеи были заблуждением!»

Заканчиваются ее мемуары словами: «О! Убей, убей, убей — это все, что я сейчас слышу! Почему люди столь жестоки? Почему столь злы? Почему?! Я не могу этого понять. [Вычеркнутые слова.] Мне нужна вера! Мне нужна вера! Дайте мне веру!»

Коммунизм привлек Кайхуэй из-за ее симпатий к угнетенным. Мольба о «вере» безошибочно говорит о том, что прежнюю веру, веру в коммунизм, она утратила. Она не обвиняет в этом Мао, нет — его она по-прежнему любит. Но она хочет, чтобы он знал, как сильно она ненавидит убийства — и ненавидела их с детства.

Свое жизнеописание она изложила в первую очередь для Мао в надежде встретиться с ним в Шанхае. Но со временем стало ясно, что этого не произойдет и что он старательно избегает появления в городе. И Кайхуэй спрятала все написанное, двенадцать страниц, между кирпичами в стене.

В полном отчаянии писала она последний текст 28 января 1928 года, за два дня до китайского Нового года — традиционного праздника воссоединения семей. На четырех страницах Кайхуэй описала все, через что прошла за два с половиной года после ухода Мао. Начала она с воспоминаний о своих чувствах того периода, когда он только что ушел [16] .

16

Нижеследующий текст приводится по памяти после чтения данного документа в архиве, так что в нем могут быть ошибки. Многоточиями обозначены фрагменты, которые вспомнить не удалось; большая часть остальной пунктуации просто добавлена для ясности.

Я уже много дней не сплю. Я просто не могу спать. Я схожу с ума. Прошло уже столько дней, а он не пишет. Я жду день за днем. Слезы… Мне нельзя быть такой несчастной. Дети несчастны вместе со мной, и мама тоже. Кажется, я могу быть опять беременной. На самом деле — мне так одиноко, эти страдания делают меня несчастной. Я хочу бежать отсюда. Но с детьми — как мне это сделать? На пятидесятый день, утром, я получила это бесценное письмо. Даже если он умрет, мои слезы обольют его тело. Месяц, за ним другой, полгода, год — и вот три года. Он бросил меня. Прошлое встает у меня перед глазами — одна сцена за другой; и будущее тоже. Наверное, он меня бросил. Ему очень повезло, что я люблю его. Я действительно так сильно его люблю! Нет, он не мог меня бросить. У него наверняка были серьезные причины не писать мне… Отцовская любовь — загадка. Скучает ли он по детям? Я не могу его понять. Это грустно, но это и хорошо, потому что теперь я могу быть независимой личностью. Я хочу целовать его тысячу раз, его глаза, его рот, его щеки, его шею, его голову. Это мой мужчина. Он принадлежит мне. Полагаться можно только на Материнскую Любовь. Я думаю о своей маме… Вчера я упомянула о нем брату. Я старалась выглядеть в норме, но слезы полились сами собой, я даже не понимаю как. Если бы только я могла забыть его. Но его прекрасный образ! Его прекрасный образ! Я вижу его расплывчато — как будто он смотрит на меня с печалью. Я написала двоюродному брату: «Кто бы ни передал ему мое письмо, а мне — его ответ, станет моим спасителем». О боже, я не могу прекратить беспокоиться о нем. Главное, чтобы у него все было хорошо, а мне он будет при этом принадлежать или нет — дело второстепенное. Храни его Небо. Сегодня день его рождения. Я не могу забыть его. Поэтому я потихоньку купила еды и приготовила лапши [это особое блюдо, специально для дней рождения, поскольку длинная лапша символизирует длинную жизнь]. Мама тоже помнит этот день. Всю ночь в постели я думала грустные мысли. Я слышала, что он заболел от чрезмерной работы… Меня рядом нет, и он сам не заботится о себе. Он может утомить себя до смерти. А с его самочувствием работать сейчас нельзя. Он истощает свой мозг. Помоги мне, Небо. Мне надо усердно-усердно работать. Если мне удастся зарабатывать больше 60 юаней в месяц, я смогу позвать его обратно и попросить больше не работать. Тогда, при его таланте и его уме, он добьется бессмертного успеха. Еще одна ночь без сна. Я больше так не могу, я поеду к нему. Дети, бедные мои дети — они удерживают меня. Тяжелый груз лежит на моем сердце: половина — это он, вторая половина — это дети. Я не могу бросить ни его, ни их. Хочется плакать. Действительно хочется плакать. Как я ни стараюсь, не могу прекратить любить его. Просто не могу… Чувства — странная вещь. Сань Чуньхэ так меня любит, а я на него даже не смотрю. Как я люблю его [Мао]! Небеса, дайте мне верный ответ!

Вскоре после написания этих душераздирающих строк ее «двоюродный брат» был арестован и казнен. Его похоронили за ее домом.

Несколько месяцев спустя казнили и ее. Во время боев за Чанша Мао не только не попытался отбить ее и детей, но даже не предупредил их. А ведь ему ничего не стоило их спасти — ее дом находился по пути к городу, и Мао пробыл там три недели. Но он и пальцем не пошевелил.

Глава 8

Кровавые чистки проторили дорогу «Председателю Мао»

(1929–1931 гг.; возраст 35–37 лет)

Через два с половиной года после ухода с бандитских земель в начале 1929-го Мао стал полновластным командиром двух крупнейших коммунистических армий — армии Чжу и Мао и армии Пэн Дэхуая, а также важнейшего Советского района в Фуцзяни. Но он давно уже присматривался еще к одной большой коммунистической армии, расположенной в Цзянси — провинции между Фуцзянью и Хунанью.

Коммунистические силы в Цзянси, под командованием харизматичного и сравнительно умеренного лидера по имени Ли Вэньлинь, сумели занять хорошие позиции. Когда Мао впервые прибыл туда прямо с бандитской территории в феврале 1929 года, его встретили очень тепло. Тогда Мао пробыл здесь недолго — националисты гнались за ним по пятам, — но, как обычно, успел объявить себя главным и, уходя, оставил главой области Дунгу, Центрального советского района в Цзянси, своего младшего брата Цзэтаня. Ни первое, ни второе действие не было завизировано в Шанхае, и местные остались от этих решений не в восторге. Но спорить не стали, поскольку Мао все равно уже уходил.