Неизвестный Мао
Шрифт:
Мао ожидал, что брат захватит для него всю власть, но агрессивности и жажды власти, присущих Мао, Цзэтаню явно недоставало. Партийный инспектор писал, что он «работает как больной малярией — то с жаром, то с холодком… как-то по-детски, и боится принимать решения». Так что три месяца спустя Мао прислал своего хунаньского товарища, Лю Шици, с полномочиями руководить братом.
Лю отобрал у Цзэтаня не только должность, но и подругу, на которой женился сам. Женщина, о которой идет речь, Хэ И, приходилась сестрой жене Мао, Гуйюань, так что Лю стал шурином Мао. Как и Мао, он имел, по свидетельству товарищей, «дурной нрав и дурной язык», столь же много напора и столь же мало сомнений. К тому времени, как в феврале 1930 года Мао вернулся в коммунистические районы в Цзянси с целью укрепить там позиции, Лю уже сосредоточил
Мао вернулся потому, что теперь под его командованием находилось достаточно солдат, чтобы захватить власть в Цзянси силой, но вместо этого он снова прибег к мошенничеству. Сначала он объявил о проведении в местечке под названием Питоу так называемого «совместного съезда», на котором предполагалось собрать представителей всех коммунистических сил Цзянси. Затем в последний момент Мао сдвинул сроки проведения съезда — первоначально было объявлено, что съезд начнется 10 февраля, а теперь он перенес дату его открытия на 6 февраля, так что к тому моменту, как прибыли основные делегаты, включая многих местных руководителей, выступавших против узурпации власти Лю, съезд уже завершился.
В результате «совместный съезд» в Питоу стал просто внутрисемейным междусобойчиком двух шуринов, результатами которого стало провозглашение Мао верховным правителем коммунистических районов в Цзянси, Лю — его наместником, а действительный коммунистический лидер в Цзянси, Ли Вэньлинь, был смещен на второстепенную конторскую должность.
Большинство коммунистов в Цзянси не согласились с такими решениями, и Мао пришлось прибегнуть к террору, чтобы заставить всех замолчать. В Питоу он отдал приказ о публичной казни четырех известных местных коммунистов, по обвинению в «контрреволюционной деятельности». Это были первые коммунисты, убитые Мао, чьи имена дошли до нас.
Мао со своим шурином Лю использовали казни и для запугивания потенциальных дезертиров. Один из инспекторов партии писал в докладе, что Лю постоянно «оскорблял всех, кого хотел… угрожая фразами вроде «Я прикажу тебя расстрелять!». Самым популярным обвинением было слово, широко употреблявшееся с теми же целями и в сталинской России, — «кулак», то есть богатый крестьянин. Мао заявил, что в Цзянси «партийная организация на всех уровнях пригрела помещиков и кулаков», на том основании, что большая часть партийных коммунистических лидеров в Цзянси были родом из преуспевающих крестьянских семей. Собственно, и семья самого Мао была вполне «кулацкой».
Китайские коммунисты и до того убивали друг друга, но прежде это всегда было лишь сведением личных или клановых счетов под прикрытием идеологических лозунгов [17] . Мао же стал убивать ради дальнейшего удовлетворения своих амбиций.
Набирая силу в Цзянси, Мао изо всех сил старался не привлекать внимания Шанхая, который ведь так и не выдал ему мандата на руководство коммунистами в Цзянси. Напротив, Шанхай особо подчеркнул статус Красной армии Цзянси, как отдельной от армии Чжу и Мао, и назначил туда командиром человека по имени Цай Шэньси.
17
На бандитских землях первый коммунистический глава Нингана был убит в сентябре 1928 года своим же товарищем — коммунистом, через семь месяцев после провозглашения нового главы провинции на собрании, на котором копьями был заколот его предшественник — националист. Человек, которого Мао оставил вместо себя, тоже погиб в ходе кровавой вендетты через девять месяцев после того, как Мао покинул край. Этот наместник подверг пыткам и казнил молодую красивую жену одного из партийных чиновников по обвинению в том, что она — вражеский агент; по такому же обвинению убили после этого и его самого.
По прибытии Цая в Цзянси Мао не пустил его на должность, самолично поставив во главе армии вместо вновь прибывшего своего шурина Лю. Это удалось скрыть от Шанхая, поскольку в тот момент с Цзянси не было ни телефонной, ни телеграфной, ни радиосвязи. Связь осуществлялась только через курьеров, для которых преодоление расстояния от Шанхая до базы и обратно занимало несколько недель. Есть основания считать, что он вместе с шурином Лю убил несговорчивого партийного инспектора по имени Цзян Ханьбо, а затем подделал от его имени доклад в Шанхай, восхваляющий линию Мао.
Мао решил просто поставить Шанхай перед фактом. До сих пор он писал в Центр регулярные подобострастные письма, теперь же полностью прекратил это делать и не реагировал на неоднократные вызовы в Шанхай. Чтобы его не трогали, он даже распустил слух о собственной смерти от болезни. Поскольку Мао был уже известным «бандитским вожаком», то известие о его смерти опубликовала вся пресса националистов, что как нельзя лучше соответствовало замыслу Мао.
Этой дезинформационной кампании сопутствовал успех. 20 марта в Москве в бюллетене Коминтерна «Инпрекор» появился некролог в черной рамочке: «Из Китая поступило извещение о том, что товарищ Мао ЦзэДун… основатель Красной армии, умер в районе Фуцзяни от продолжительной болезни легких».
И вдруг через две недели после этого и Москва, и Шанхай вдруг обнаружили, что Мао не только жив и брыкается, но и успел подмять под себя армию Цзянси. 3 апреля 1930 года Центр разослал по всем коммунистическим армиям циркуляр, предписывающий не подчиняться никому, кроме Шанхая. В циркуляре содержалось порицание действий Мао (имя которого, впрочем, не упоминалось) за захват власти над армией Цзянси без достаточных полномочий от Центра.
Когда этот документ добрался до Цзянси, в мае местные коммунисты восстали против Мао. В некоторых районах удалось поднять даже крестьянские восстания против режима Мао и Лю. Дело в том, что до прибытия Мао коммунисты в Цзянси уделяли много внимания таким вещам, как производство и уровень жизни, даже построили фабрику по производству сельскохозяйственных орудий и домашней утвари. Лю и Мао подвергли эти программы критике, обозвали «конструктивизмом», и Лю добавил, что «в интересах борьбы снижение производства является неизбежным». Крестьяне, лишенные возможности поднять производительность труда и изнуренные налогами (которые, по словам Лю, они «платили, прыгая от радости»), восставали район за районом с лозунгами вроде «Дайте нам спокойно жить и спокойно работать!». Лю безжалостно подавил все мятежи: «Арестовывать любого, кто похож на мятежника или возмутителя спокойствия! — приказывал он. — Никакие родственные или дружеские чувства не должны мешать вам! Вы должны докладывать властям о каждом неподобающем поступке любого человека, чтобы виновные были схвачены и наказаны».
Лю Шици заявил, что во главе мятежей стоят «антибольшевистские элементы, оказавшиеся на должностях секретарей партии». «Антибольшевиками» именовали себя приверженцы давно исчезнувшего к тому времени национального течения, которое Лю выгодно было считать действующим, чтобы списывать на него все местные беспорядки. За месяц были убиты тысячи крестьян и коммунистов.
Наконец-то коммунистам в Цзянси выпала редкая возможность. В начале августа 1930 года Мао со своей армией был в сотнях километров оттуда, под Чанша, куда отправился для контроля над армией Пэн Дэхуая. Коммунисты в Цзянси во главе со своим прежним лидером Ли Вэньлинем не могли упустить этот шанс, провели собрание и сместили Лю с должности. Собрание бурно обвиняло Лю, а через Лю — и Мао в том, что тот «думает только о власти», «захватил должность военачальника» и «подвергает партию великой опасности», как позже сам Лю признавался Шанхаю. Кроме того, в вину Лю ставили «слишком массовые» убийства товарищей и развязывание «обширного красного террора».
Местные коммунисты потребовали от Шанхая исключить Лю из партии. Инстинкта убийцы ни у кого из них не было, и они отпустили Лю в Шанхай, где он получил назначение в другой Советский район. Однако его хозяин, Чжан Готао, оказался не менее кровожадным человеком, чем сам Мао, и вскоре затеял собственную кровавую чистку, в число жертв которой попал и Лю. Золовка Мао, Хэ И, вернулась после этого к брату Мао Цзэтаню.
С отставкой Лю Мао остался без своего человека в Цзянси. Покончив с осадой Чанша, он вернулся в Цзянси, чтобы вернуть себе власть — и чтобы отомстить. По дороге, 14 октября, он поспешил очернить коммунистов в Цзянси в глазах Шанхая: «Вся [местная] партия находится под влиянием кулаков… и полна антибольшевиков… Без тщательной чистки от кулаков и антибольшевиков… спасти партию не удастся».