Неизвестный Толстой. Тайная жизнь гения
Шрифт:
В области духа происходила сложная работа. Она порождала различные настроения, и эти настроения переносились в семью. Но они задевали ее только внешне, и основной тон, взятый с первого года, оставался неизменным. Тот принцип, на котором семья была создана, ни разу не подвергся серьезному сомнению. И лишь в последние годы, когда возникал общий вопрос о жизни и ее конце, вопрос этот частично задевал и семью. Но стержень, на котором семья держалась, не колебался даже и тогда. Смысл семьи, ее назначение были бесспорны. В годы напряженных исканий и многих перемен, в одной этой области Толстой ничего нового не ищет, ничего не хочет изменять.
В чем же состоит бесспорная сущность брака, проявившаяся в жизненном опыте
Она была очевидной при зарождении его. На фоне прежних увлечений самый процесс влюбления показал, какие формы примет и к каким результатам приведет эта любовь. Ее стихийность противоречила теоретическим пожеланиям Толстого, и, осуществляя мечту своей юности, он выполнил ее без всякой мысли в том идеале, который юность создала. В идеале жена представлялась ему не столько женщиной, сколько другом, помощником в работе. Но сердце его беспокойно забилось лишь тогда, когда его задела женщина. С этим непосредственным чувством он подошел к ней и отдал ей свою мужскую страсть.
Эмоциональные силы достигли высшего напряжения, они требовали разряда, и Толстой надеялся получить его здесь. В этом инстинктивном выборе он не ошибся. На протяжении 18 лет личная жизнь была заполненной, душевное удовлетворение подтверждало правильность взятого пути, и путь этот был творческим в самом себе, создавая кроме того исключительно благоприятные внешние и внутренние условия для творческой работы иного порядка.
Характер отношений между мужем и женой, т. е. формы этого брака были не случайны. Они явились результатом логического развития душевных склонностей Толстого, его жизненного опыта. Практика молодости, когда примитивное половое влечение приносило столько огорчений Толстому, привела к полному, решительному осуждению чувственных проявлений инстинкта и усилила склонность к такой семейной жизни, в какой физическая связь супругов должна играть служебную роль, должна явиться подготовительным периодом для настоящей брачной жизни. Смысл ее не в удовлетворении личных влечений, а в создании семьи, в детях.
На этом принципе была построена семейная жизнь Толстых. Все было сведено к этому естественному основанию. Никаких сложных разветвлений, взлетов или провалов, чего бы можно было ожидать от эмоциональной жизни художника, – ничего этого не было. Беспрерывное оплодотворение, рождение, воспитание – вот весь законченный круг.
Этот характер отношений определился с первых же дней. Выше было показано, какую положительную роль сыграла семья в духовной жизни Толстого. Но ее влияние было иррационально. Семья принимала непосредственное участие в коренной ломке его духовной жизни, хотя внешне оставалась от нее в стороне. По свидетельству Льва Николаевича, Софья Андреевна бессознательно преобразовывала его, сама того не подозревая. В первое время ей было тяжело ограничение их отношений семейными эмоциями, но она смирялась, понимая, что большего дать не может. Так ей казалось. В действительности она давала очень много.
Через год после замужества, в грустную минуту, она отметила в дневнике: «Я – удовлетворение, я – нянька, я – привычная мебель, я – женщина». «Мне хотелось бы всего его охватить, понять, чтоб он был со мною так, как был с Alexandrine, а я знаю, что этого нельзя, и не оскорбляюсь, а мирюсь с тем, что я для этого и молода, и глупа, и не довольно поэтична. А чтоб быть такой, как Alexandrine, исключая врожденных данных, надо быть и старше, и бездетной, и даже незамужней».
Спустя три года Софья Андреевна пишет: «Мои все ресурсы, орудия, чтоб стать с ними наравне – это дети, энергия, молодость и здоровая хорошая жена».
Софья Андреевна была совершенно права. Именно таким путем, откинув все постороннее, отвлекающее, сделавшись только женою и матерью, она ответила запросам мужа, и здесь
Чувственные проявления личной близости супругов должны быть допущены только как средство и никогда, как цель. Это было одно из самых твердых, незыблемых убеждений Льва Николаевича. Когда Софья Андреевна, физически измученная родами, пыталась протестовать, мы видели, какой гнев это вызывало. Нет никаких причин для отступлений, никаких смягчающих обстоятельств. И Толстой не только сам проводил все это в жизнь, но с тревогой следил за близкими. По поводу предполагавшейся свадьбы его свояченицы и А. М. Кузминского, он говорил жене: «Больше всего я в них боюсь чувственности и не люблю, а я подметил ее. Ну, да не нам судить». А через несколько лет, когда у Кузминских затянулся промежуток времени между последним ребенком и следующим, Лев Николаевич писал Татьяне Андреевне: «Я очень рад, что ты беременна. Это по-божески. А то мне что-то было неприятно».
Угроза чувственности идет со стороны мужчины. Ужасное свойство начинает проявляться в нем почти с детского возраста, и Толстой по личному опыту это хорошо знал. Годы рокового перелома, когда мальчик, предоставленный самому себе, начинает сгорать от смертельного яда, всегда волновали Толстого, и образ нездорового унылого юноши с синевой под глазами неотступно преследовал художника [192] . Здесь начало зла, оно с каждым годом усиливается, и вредные проявления инстинкта прекращаются только в нормальной семье, где чувственным проявлениям отведена лишь служебная роль.
Но даже в такой семье ужасно начало ее, первые месяцы, быть может, первый год, когда мужская страсть себя не ограничивает и своею грубостью оскверняет душу невинной девушки. Левин-Толстой медовый месяц считал «самым тяжелым и унизительным временем их жизни». Он старался «вычеркнуть из своей памяти все уродливые, постыдные обстоятельства этого нездорового времени». А впоследствии, когда его семейная жизнь пошла по нормальному, естественному руслу, Толстой не мог без горечи думать о тех, кому еще предстояло пройти этот неизбежный постыдный этап.
По поводу замужества племянницы Лев Николаевич писал А. А. Толстой: «Варя, моя любимица, выходит замуж за Нагорнова, и я в первый раз испытал чувство жестокого отца, какие бывают в комедиях. Хотя в молодом человеке нет ничего дурного, я бы убил его, если б он мне подвернулся на охоте. И я своею мрачностью расстроил их ребяческое, так называемое, счастье; а не могу иначе. Избави Бог дожить до невесты-дочери. Это чувство жертвоприношения, заклания на алтаре какого-то страшного и цинического Божества».
Брак получает бесспорное право на существование лишь тогда, когда кончается его подготовительный период и жизнь семьи сосредоточивается в детской. Вся тяжесть забот тогда ложится на жену, она должна вся раствориться в семье, и такую женщину Толстой прославляет, преклоняется перед ней. Труд ее огромный, и ничто постороннее не должно мешать ей. Особенно следует беречь ее от покушений со стороны посторонних мужчин, не сумевших найти естественного применения своей чувственности. Охранять ее также надо от неразумной страсти собственного мужа и парализовать возможность перенесения его вожделений в чужую семью. Семья – в детях, тот, кто поддерживает такую семью, тот получает право на почетное звание. В своем стремлении создать благоприятные условия для процветания домашнего очага Толстой доходит до самых крайних выводов. Он оправдывает проституцию, и «почетное звание» оставляет за «распутными женщинами» наравне с «повивальными бабками, няньками, экономками» [193] .