Нелюди 2. Шаг в бездну
Шрифт:
2
Гостей в «У Тохто» в избытке. Уолласа выгнали из устланной сеном клетушки сразу после того, как закончились первые сутки.
– Вали к своим. – Распорядился трактирщик, кивнув в сторону дворовых построек. Не уточнив направление, Им Тохто широкими шагами вернулся на кухню. Топор он, конечно, забрал.
Уоллас долго стоял под крыльцом кухни. Слушал ворчание Черенка на нерасторопную прислугу, гул голосов в общем зале, глухой стук черпака о стенки чана, доносящийся из-за задернутой занавески. Кто-то размешивал и разливал по плошкам хлебалово… Голову кружил аромат настоявшегося на хлебных корках, птичьих костях и корешках варева, ни капли которого ему не достанется.
А
Он с трудом оторвал взгляд от дверного проема. Осмотрел двор.
Цветки в горшках распахнулись, бесстыдно явили мясистые рыльца. От них потянуло запахом яблочных паданцев. Тогда, в те первые дни, Уоллас был удивлен, обнаружив, что цветки нравились Иму сильнее, чем Черенку. Долговязый трактирщик любил курить на крыльце рядом с ними, а толстяк растения будто не замечал. Ровно так же, как прочие эльфы.
Потоптавшись, Уоллас осмотрелся по сторонам, поймав на себе сумрачный взгляд сидящего под стеной хья, и поплелся туда, куда его отослали: к остальным выродкам. Распахнул тяжелую, с огромным перекидным замком дверцу хлева. Уроды со звоном задергались на цепях, закряхтели, взмесив дерьмо под ногами, и вдруг притихли, распознав свояка. Уставились снизу вверх, настороженно, желтыми глазами с полоской зрачка. Сквозь навозную вонь от них несло Лесом, – и узнавание защемило под ребрами.
Уоллас коротко рыкнул, засадив кулаком по стене – хмыри одновременно вздрогнули. Потом он сделал шаг внутрь. Осторожно наступил туда, куда выродки не дотягивались, – там не было ни помета, ни ошметков помоев, – и протянул свою серую руку. Пофыркав под пальцами, хмыри покорно сели на задницы, прямо в собственное дерьмо.
Нет, он не смог принудить себя с ними остаться. Тяжело дыша, Уоллас вышел, оперся о рельефную стену сарая, затем сполз по ней до земли и уткнулся плоской мордой в ладони. За его спиной выродки заволновались, зазвенели цепями и начали тоскливо скулить. Будто свора псов без хозяина.
Под самой крепкой стеной хмыриного хлева он устроил что-то вроде навеса. Получившуюся покатую крышу накрыл дерновыми лоскутами, на подстилку надергал болотной травы, земляными бортами огородился с боков. Им великодушно распорядился отдать пару тряпок и подгнивших шкур для тепла. Кое-как подсушив их, Уоллас стал укрывать на ночь ноги. Спустя пару ночей он обтянул каркас стен изношенными смоляными холстами, – и сделалось совсем хорошо.
Соседство хмырей быстро перестало мешать. Он вычистил все скопившееся в хлеве дерьмо, – выродки тыкались под руки и топтались, радуясь, что он шурует под их ногами рогатиной. Истомившись в неволе, они принимали уборку за развлечение, заваливались на спины и подставляли бледно-розовые, все в грязи животы. Когда случился дождь, Уоллас разомкнул цепи и без дозволения Тохто выгулял уродов под струями.
Свора бесновалась от счастья. Никто не попытался сбежать.
Так присмотр за выродками стал делом Оласа. Теперь на закате он убирает навоз, а на восходе приходит с парой ведер смердящих тухлым помоев, ставит в загон и наблюдает за пиршеством. Приходится бдить, чтобы всем доставалось вровень жратвы. Насытившись, хмыри сворачиваются в клубки, ложатся плотно, как чешуя, бок о бок, словно не они только что пытались соседей задрать.
Конечно, эльфы-батраки счастливы повороту, – им больше не приходится собой рисковать. Пожилой трехпалый батрак даже отдал Уолласу кость из собственной миски, и на обожженном лице его промелькнул серпик улыбки. На другой день Уоллас помог докатить тяжелую бочку, но взамен не получил ничего, – потому что у батраков,
На грани между явью и сном наплывают тяжелые ладьи саркофагов, бьются, толкаются, и глухие удары бортов отдаются болью в висках. Поток дремотной Воды подхватывает и несет в прошлое, прямо к усыпанной самоцветами каменной гробнице под сводом Врат Небесного Дома. Там обрел покой прах Рыжего Яромана, основателя рода Яблочных гномов. Он гарантом добрососедства остался на вечный покой у людей.
Изваяние Яромана возлежало на драгоценной плите в его собственных, потемневших от времени парадных доспехах, с кованой секирой на плече и с каменной бородой, такой длинной, что она змеилась по полу до самого выхода. Пока взрослые возносили молитвы, Уоллас слушал их заунывное пение и со скуки воображал, как упирается ладонями в холодную поверхность плиты и, пыхтя от натуги, сдвигает в сторону крышку. А оттуда, будто из люльки младенчик, ему ухмыляется заплесневелый труп старика.
Один раз Уоллас не вытерпел. Страх подмыл и выплеснул его прочь из гробницы. Маленький Уолли выскочил на мороз, – неповоротливый колобок в едва сгибающемся тулупе и простецких войлочных башмаках. Он бежал, бежал, и до самого хозяйкиного дома казалось, будто мертвый воин топает за спиной, бряцая золотыми доспехами, и ползет по земле его борода.
Прочий горный народ покоился под горами, в глубинных лабиринтах Яблочных Чертогов. Где от вечного холода даже летом приходилось кутаться в овчинные шубы и двухслойные шерстяные порты, а потеряться получалось так просто, что все спускались только с клубком бечевы у ремня. Старцы любили говаривать, что ходы забирались в самое чрево земли, где живым уже не было места. Там кипело чистое золото, вздымаясь тяжелыми кочками огненных пузырей.
«Земля к земле, камень к камню, дитя к матери» – молили своих богов гномы, замуровывая умерших в подгорные соты. Отдавали породе, словно кирпичи в фундамент закладывали, заполняя ряды в пяти больших залах общего склепа. В верхние ниши не удавалось поднять умершего на руках. Его клали в подвесную люльку и подтягивали к свободной ячейке. Самый близкий к преставившемуся пересаживал тело в шестиугольный проем, а остальная родня пыхтела внизу, удерживая ладью на весу и стараясь ее не раскачивать. Людям, привыкшим развеивать прах, подгорное кладбище виделась погребом, где смерть сберегала припасы.
Знатных гномов упокаивали отдельно от прочих. В наследных чертогах. С караулом резных стражей камня белого, черного, серого и цвета земли.
Пожалуй, Уоллас один из редких людей, которому посчастливилось там оказаться. А может, и вовсе единственный. Все потому, что Элле захотела просить благословления у своей мертвой матери.
Все гномы отличались недюжинной силой. Оказалось, двери в наследных склепах замыкают на кованые ключи, такие громоздкие и тяжелые, что их взваливали коромыслом на плечи. Зачем понадобились настолько большие затворы, для Уолласа осталось загадкой. От кого гномы прятали своих мертвецов?
Протискиваясь в лабиринте не по росту вырубленных темных ходов, Уоллас едва держал ключ в обеих руках. Предплечья быстро одервенели, спину словно вертел пронзил. Потея, несмотря на вырывающиеся с каждым выдохом облачка влажного пара, он едва поспевал за Элле. Она без страха шагала в своей беленькой шубке, огненно-золотая в нетвердых сполохах факела.
Зато за спиной Уолласа смыкалась черная бездна. Казалось, коридор за ним поглощал Люрд, – огромный слепой червь, создающий пустоту под горой. Это из-за него скалы проседают и грузно обваливаются, погребая в себе наглецов. Или дрожат, пытаясь отторгнуть Люрда из чрева, – тогда со склонов рушатся огромные камни.