Немцы
Шрифт:
– Уж ты, я знаю, всегда за этих немцев горой стоишь, – хмурясь, заметил Хромов. – Можно подумать, что ты не советский офицер…
Лаптев побледнел.
– Вот именно потому, что я советский офицер, а не какой-нибудь там… я и должен поступать так, как велит мне моя честь и партийная совесть. Я высказал свое мнение. Можешь поступать как хочешь.
Комбат плюнул и напоследок так хлопнул дверью, что Чундерлинк вздрогнул и пролил банку с белилами.
Штребль вышел из госпиталя накануне Первого мая и сразу же заметил, что
– Надеюсь, мое место сохранилось за мной? – неуверенно спросил Штребль.
– Конечно. Хауптман даже справлялся о твоем здоровье.
Штребль оглядел комнату. На стене висели два портрета в бумажной окантовке, как сообщил Вебер, это были Маркс и Энгельс. На тумбочке рядом с его кроватью стоял горшок с чахлой, но поправляющейся примулой. «Не иначе старина Бер приготовил мне сюрприз», – подумал он, сходил за водой и полил цветок.
Лесорубы вернулись раньше обычного. Бер, увидев Штребля, радостно закричал:
– Сервус, милый друг! Как вы себя чувствуете?
Эрхард и Раннер крепко пожали ему руку. Потом все вместе отправились в столовую.
– Питание день ото дня становится все хуже, – печально констатировал Бер, усаживаясь за стол. – Суп все жиже, и каши все меньше.
– Зато появились цветы в комнатах, – улыбнулся Штребль и подмигнул Беру.
Румяная Юлия Шереш поставила перед ними миски со щами. Действительно, щи были почти пусты, в них болтались редкие листики зеленой капусты.
– Чем же это можно объяснить? – спросил Штребль, посмотрев в свою миску. – Еще две недели назад еда была значительно лучше.
– Воруют, – мрачно ответил Раннер. – Пока на кухне были русские, было еще терпимо, а с тех пор как Грауер поставил туда своих любовниц, совсем жрать стало нечего. Сами отъелись, мужей откармливают, ну и Грауера, конечно, не забывают. Посмотрите, как растолстела фрау Шереш, а и месяца нет, как попала на кухню. Не отворачивайте морду, Шереш, я правду говорю. Вы и сами заметно поправились.
Смущенный Шереш за соседним столом пробормотал в свое оправдание:
– Твоя Магда тоже на кухне работает…
– Ладно вам! На завтра обещан хороший обед, – сообщил уже успевший загореть на первом солнышке здоровяк Эрхард. – Эту неделю мы работали просто как черти. Неужели нам не заплатят к празднику денег и не дадут нажраться вдоволь? Я тогда не прощу этого русским.
После обеда Штребль хотел было пройтись по лагерю, но вдруг почувствовал страшную слабость и головокружение.
– Идите-ка ложитесь, – приказал Бер. – Вы белы как мел. Видно, рано вас выпустили из госпиталя.
Штребль снял ботинки и покорно лег.
Новые порядки в комнате внесли некоторые неудобства: раньше, придя с работы, можно было плюхнуться прямо на нары, иногда даже не раздеваясь. Теперь на чистой заправленной постели валяться было запрещено. Комбат следил за этим лично.
За время отсутствия Штребля к ним подселили трех крестьян из второй роты.
– Хорошо работают, – пояснил Бер. – Это Рудлёф и два брата Ирлевеки. Знаете, такие длинные усатые верзилы. У меня уже пропал складной ножик с вилкой, – он тяжело вздохнул.
– Не люблю я бёмов, – признался Эрхард. – Постоянно они толкутся у кухни, клянчат и ждут, когда кухарки пойдут помои выплескивать. Тотчас кинутся все, как собачья свора, и готовы из-за каждой кости передраться. Можно подумать, они голоднее нас. Мы-то ведь не идем на помойку.
– Может, скоро пойдем… – тоскливо проговорил Бер. – Неужели нас никогда не отпустят домой? Я просто с ума схожу при этой мысли…
– Успокойтесь, старина, – дрогнувшим голосом отозвался Штребль, – этого не может быть.
Пришли бёмы. Все трое похожие друг на друга – высокие, усатые, хмурые. Не поздоровавшись, прошли к своим кроватям, порылись под ними, вытащили оттуда плохо промытую посуду и ушли за обедом. Минут через пятнадцать вернулись. Принесли суп и кашу, слитые вместе, сели спиной к остальным и принялись молча хлебать. Съев все до последней капли, достали из-за пазухи куски хлеба и съели его всухомятку. Потом стали не спеша раздеваться. Грязные постолы и вонючие портянки бросили под койку.
– Почему они не носят ботинки? – шепотом спросил Штребль у Бера.
– Предпочитают ходить с мокрыми ногами, а казенную обувь припрятывать.
Бёмы невозмутимо продолжали раздеваться, беспрестанно почесываясь. На шее у них болтались засаленные черные платки, от меховых жилеток несло сырой овчиной. Оставшись в одних холщовых рубахах, они извлекли из-за пазухи по несколько картофелин и, не очистив их, начали крошить в закопченные котелки. Долив воды и густо посолив эту стряпню, бёмы притащили со двора щепок и, разведя огонь в голландской печи, сунули туда все три котелка. Усевшись на пол перед огнем, они нетерпеливо глядели на закипавшую воду.
– Теперь ты должен мне уже пять картофелин, – тихо сказал один из Ирлевеков своему брату.
Тот молча кивнул и подбросил щепок в огонь.
– Откуда у них картошка? – снова шепотом спросил Штребль.
– Когда ведут домой, клянчат у каждых ворот. Русские подают им.
Когда похлебка сварилась, бёмы с жадностью расправились с ней, даже не дав ей немного остынуть. Потом старший Ирлевек спросил:
– Сварим еще мамалыги, пока в печи есть огонь?