Немцы
Шрифт:
– Генрих, вы же погубите себя совсем! Успокойтесь!
– Ишь гад! – угрюмо и озадаченно сказал вахтер. – Того и гляди укусит. Бить вас таковских надо!
– Идите, Ландхарт, пожалуйста, я вас прошу, – почти умолял его Вебер.
Ландхарт поплелся вслед за вахтером и Вебером. От отчаяния он теперь совсем обессилел.
Хромов окинул Ландхарта не столько сердитым, сколько презрительным взглядом.
– Опять воюешь? На старосту начал кидаться? Ах ты мразь эдакая! Ты так скоро и на меня с кулаками полезешь?
Ландхарту пришла в голову мысль, что
Вебер в который уже раз рискнул за него вступиться:
– Господин начальник лагерь, – сказал он тихо, но твердо, – этот человек есть больной, – он красноречивым жестом показал на голову. – Ротенкомендант Альтман нет понимайт, что есть больной человек… не можно орать, нужно дать другой работа.
– Так спроси этого дурака, что ему, наконец, надо. Куда его деть? Задаром что ли, кормить? Какую работу он хочет?
Ландхарт понял.
– Механический мастерская… – с трудом выговорил он.
– Ладно, направлю, – все еще сердито обещал Хромов. – Но если ты, подлец, опять будешь ваньку валять!.. Вебер, скажи ему, чтоб убирался к черту. Видеть таких паразитов не могу!
Ландхарт не двигался с места. Нервы его были напряжены: он ждал, что сейчас стоящий сзади вахтер расскажет комбату о том, как он толкнул его, ждал, что войдет Альтман и осыплет его градом оскорблений и насмешек. Но Альтман не появлялся, а вахтер с деланным равнодушием глядел в сторону.
– Идемте, Генрих, – тихо по-немецки сказал Вебер и потянул его за рукав. – Господин лейтенант обещает дать вам работу в механической мастерской.
Ландхарт вздрогнул.
– Спасибо, – прошептал он по-русски.
– Ступай! – рявкнул Хромов.
На другой день Ландхарт вышел из ворот лагеря вместе с группой рабочих, направлявшихся в механические мастерские, которые размещались рядом с железнодорожной станцией и служили одновременно и паровозным депо. Здесь ремонтировались дражные механизмы, изготовлялось оборудование для изыскательных и старательских работ, мелкий хозяйственный инвентарь. Огромный двор был завален металлическим хламом, проржавевшими обрезками железа и проволоки. Ландхарта, рассчитывавшего получить хотя бы мелкую слесарную работу, поставили на откатку вагонеток с этим железным хламом. Если бы он нашел в себе силы хоть несколько часов охотно и добросовестно делать то, что ему было приказано, фортуна, может быть, и повернулась бы к нему лицом. Но он воспринял все как новый удар судьбы, как новую чудовищную насмешку. Словно неживой, плелся он за другими немцами, толкавшими нагруженную вагонетку, готовый рыдать от горя и досады.
– Ты будешь работать или нет? – строго спросил его русский парнишка-бригадир, заметив, что Ландхарт почти не принимает участия в работе. – Откудова тебя, такого лодыря, выкопали?
Ландхарт, несмотря на то что почти не понимал по-русски, тут сообразил.
– Там, там работа! – сказал он, указывая на окна мастерской. – Здесь нет работа. Я есть механик.
Парнишка недоверчиво посмотрел на Ландхарта.
– Двор-то надо убирать, – сказал он примирительно, – давай работай, а не то сменному мастеру пожалуюсь.
Скоро Ландхарта выгнали и из механических мастерских. Даже Вебер теперь не мог за него заступиться. Хромова уже в лагере не было, и на Ландхарта просто махнули рукой. Он больше не заботился о чистоте белья, перестал брезговать объедками и окурками и дошел до того, что украл кусок хлеба у своего соседа. Ландхарт с жадностью проглотил его и только тогда осознал весь ужас случившегося. Но было поздно. Брань, угрозы, проклятия бёмов посыпались на него. С этого времени к его страданиям добавилось жгучее чувство стыда.
В ноябре накатили сильные морозы. Снегу было совсем мало, да и его сдували порывистые северо-восточные ветры. Земля оголилась и растрескалась. Санная дорога не устанавливалась, а одна-единственная машина никак не могла обеспечить потребности прииска в дровах. Особенно страдал от холодов лагерь, который стоял на высоком открытом месте, со всех сторон обдуваемый холодными ветрами. Температура в помещении не превышала десяти-двенадцати градусов. Немцы кутались, на ночь наваливали поверх одеял всю свою теплую одежду и тревожно прислушивались к гулким завываниям ветра. Вечерами, когда в лагерь приезжала машина с дровами, немцы окружали ее плотным кольцом, и каждый старался схватить полено покрупнее и посуше и притащить его к себе в комнату. Напрасно протестовали повара и прачки – от машины дров через десять минут оставалось не более кубометра сырой осины или ели.
Ландхарту никогда не доставалось дров – его всегда отталкивали от машины, а сил сопротивляться не было. И он, унылый и дрожащий, тащился обратно в комнату, где бёмы чуть не пинками отгоняли его от печки. Ему было холодно везде: и в постели под двумя одеялами, пальто и ватной курткой, и у затопленной печки, сколько он ни тянул к ней худые, озябшие руки. Казалось, он готов был залезть даже в самую печь. Мало-помалу мысль о том, что жизнь, состоящая из сплошных мучений, бессмысленна, все чаще стала приходить ему в голову.
Когда Ландхарт заскрипел входной дверью, никто не проснулся, и лишь когда на лестнице раздался сильный стук, испуганные заспанные немцы повскакивали со своих мест. Ландхарт лежал внизу, под лестницей, неподвижный и страшный. Вокруг шеи было обмотано грязное вафельное полотенце. Между первым и вторым этажом торчал обломок балясины, поддерживавшей перила. Видимо, столбик был очень ветхим, если не выдержал даже совсем отощавшего тела Ландхарта. При падении он ударился головой о железную скобу, о которую отскабливали сапоги от грязи. Но сознание потерял не столько от удара, сколько от нервного шока. Его потащили в госпиталь.