Немцы
Шрифт:
– А что, не так? – угрюмо отозвался Ирлевек.
– Ты врешь, скотина! – Штребль даже охрип от ярости. – Во-первых, Роза мне не любовница, а жена. А во-вторых… я тебе сейчас морду набью!
– Рудольф! – в отчаянии закричала Роза.
Удар пришелся бёму по зубам. Верзила мотнул головой, схватился рукой за челюсть и ринулся на Штребля. Он был почти на голову выше и шире в плечах и так двинул Штреблю кулаком в живот, что тот сразу отлетел и ударился головой об стену. Роза отчаянно завопила. На ее крик примчалась
– Вы что, с ума сошли? – испуганно спросила она, увидев, что Штребль и Ирлевек готовы броситься друг на друга.
Она решительно встала между ними, но бём, не помня себя от злости, отпихнул и ее. Это добавило Штреблю ярости, и он снова с размаха ударил бёма по лицу.
– Не смей прикасаться своими грязными руками к фрейлейн Тамаре, – хрипел он, – а то я изуродую тебя, мерзавец!
Тамара в первый раз видела Рудольфа в ярости. Ей стало даже страшно. Немцы наконец скрутили Ирлевека, и она сделала знак Штреблю выйти в сени. Он молча пошел за ней, вытирая кровь с разбитого носа. Роза кинулась за ними.
– Ну, что вы не поделили? – сурово спросила Тамара.
Штребль, опустив голову, молчал. Роза плакала.
– Ирлевека я завтра же отправлю в лагерь, – сказала Тамара, – а ты больше не будешь старостой. Что же это за староста, который дерется?
– Благодарю вас, фрейлейн, – прошептал Штребль распухшими губами.
– За что?
– Я давно хотел просить вас об этом, и еще я прошу: разрешите Розе работать вместе со мной. Пусть кто-нибудь другой займет место поварихи. Я не хочу, чтобы ее подозревали в воровстве. Мы сами заработаем свой хлеб.
Тамара смутилась – в первый раз Штребль так открыто признался ей в близости с Розой. Стало досадно и стыдно.
– Этого не нужно, – ответила она. – Я знаю Розу и верю ей.
– Мы оба просим вас, фрейлейн, – робко вмешалась Роза.
– Ну, как хотите.
Утром Влас Петрович повел Ирлевека в лагерь, а Роза и Штребль вышли на делянку. Он угрюмо шагал впереди, а она шла по его следу, закутанная в большую шаль, безмолвная, но счастливая. Придя на то место, где он раньше, беззаботно насвистывая, валил и распиливал деревья, Штребль остановился и, вздохнув, оглянулся на Розу. Она стояла рядом: нос покраснел от мороза, на глаза набежали мелкие слезинки. Ей было холодно.
Штребль развел огонь. Роза помогала ему, собирая сучки.
– Грейся, Рози, – сказал он ей, когда затрещало пламя.
Она благодарно улыбнулась и, сняв варежки, протянула руки к огню. Потом принялись за работу. Штребль отметил про себя, что Роза пилит хорошо, хотя давно уже не брала в руки пилу, и, когда он предложил ей отдохнуть, она поспешила отказаться:
– Нет, Руди, я совсем не устала. С тобой так легко работать!
Он скрыл улыбку и взялся за топор. Роза проворно собрала сучья и взвалила их на костер. Они работали дружно, улыбаясь друг
– Ты можешь идти, Рози. Все остальное я сделаю сам.
– Я приготовлю тебе что-нибудь вкусное, – пообещала она и весело побежала в барак.
Штребль колол и выкладывал дрова до темноты. Тамара застала его в сумерках у костра – он докуривал папиросу. Она сразу заметила, как он устал, и, невольно улыбнувшись, спросила:
– Ну, не будешь больше драться, петух несчастный?
– Нет, фрейлейн, – пробормотал Штребль.
Прошло несколько дней, и Штребль уже больше не насвистывал и не улыбался Розе, а с ожесточением дергал ручку пилы. В нем нарастала досада сильно уставшего человека.
– Если мы будем так работать, нам не видать никаких талонов, – со злостью сказал он Розе. – Я не знаю, кто тут виноват: ты или я, но с каждым днем мы пилим все меньше и меньше дров.
– Очень трудно пилить толстые деревья, – оправдывалась Роза. – Не лучше ли пойти туда, где более мелкий лес?
– Ничего ты не понимаешь! – раздраженно прервал ее Штребль. – Толстые деревья пилить гораздо выгоднее. Просто ты должна работать немного энергичнее.
– Хорошо, я постараюсь, – ответила она и стала пилить быстрее.
– Теперь ты слишком давишь! Держи пилу свободнее! Я тебя об этом уже несколько раз просил!
Роза подняла голову, пристально посмотрела на него, и из глаз у нее побежали слезы.
– Ну, вот… – он понимал, что неправ, но досада на нее была сильнее. – О чем же плакать?
Она опустилась на поваленное дерево и, закрыв лицо руками, горько заплакала, а когда он подсел к ней, прошептала:
– Ты меня больше не любишь… А ребенок уже шевелится… Я хотела тебе об этом сказать, а ты так груб со мною…
Штребль взял ее озябшую руку и поцеловал.
– Это подло с моей стороны заставлять тебя так работать. Во всем виноват этот проклятый Ирлевек, чтобы ему провалиться! Ты могла бы теперь быть на кухне, и все было бы хорошо.
– Нет, Руди, – вытирая слезы, пробормотала она. – Ирлевек тут ни при чем. Мне и на кухне было бы тяжело, потому что ты меня больше не любишь. Разве я не вижу, какими глазами ты смотришь на фрейлейн Тамару?
– Глупости! – вскочив, закричал Штребль.
Роза вздрогнула и замолчала. Штребль яростно взмахнул колуном и расшиб надвое толстую метровую чурку. Роза натянула варежки на застывшие руки и тоже принялась за работу.
Рождество немцы встречали печальные, угрюмые.
– Рождество такой большой праздник у нас, – рассказывали они Тамаре, – зажигают свечи на елке, накрыт стол… Хайлиге нахт! Все ждут чего-то торжественного, необычного… Радуются дети, ожидая подарков…