Немцы
Шрифт:
До утра он не раскрывал глаз.
– Вы меня слышите, Ландхарт? – громко по-немецки спросил Лаптев, садясь рядом с его койкой.
Глаза открылись, но взгляд по-прежнему оставался невидящим.
– Как вы себя чувствуете? Голова не болит?
– Нет, – одними губами ответил он.
– Вот и хорошо. Значит, скоро встанете, – Лаптев подвинулся ближе. – А то вы мне очень нужны. Гараж дает нам старую поломанную машину. Может быть, вы сумеете ее поставить, как говорится, на колеса? Вебер рекомендовал мне вас как отличного автомеханика. Если бы нам удалось иметь в лагере собственную машину, вопрос с дровами
Лаптев говорил, а сам пристально следил за тем, какое впечатление производят его слова на этого странного немца, но тот молчал и не шевелился.
– Вы, может быть, меня не поняли? – спросил Лаптев.
Судорога прошла по горлу Ландхарта.
– Давно уже следовало так заговорить со мной, господин лейтенант, – произнес он. – Раньше со мной так не говорили…
– Это верно – надо было бы, – улыбнулся Лаптев. – А вы больше не сердитесь. Сами себя неправильно повели с самого начала. Но теперь уж ладно…
На следующий день Ландхарт попросил фельдшера:
– Дайте, пожалуйста, мою одежду. Я уже, кажется, могу отсюда уйти.
21
Отто Грауер поднял воротник кожаной куртки и глубже натянул на уши старое кепи. С тоской и неприязнью глядел он на осеннее серо-свинцовое небо, готовое каждую минуту осыпать дождем и без того сырую землю. Зябли ноги в рваных ботинках, злой холодок крался от ног по всему телу, пальцы на руках посинели и скрючились. Он взвалил березовое полено на плечо и, пройдя с ним несколько шагов, уложил в штабель возле дороги. Работа была не особенно тяжелой, но уныло однообразной. Грауер не торопился. Когда около него не было видно никого из начальства, он присаживался к маленькому, еле тлеющему костерку и грел озябшие руки и ноги. За день надо было уложить в штабель пятнадцать кубометров дров, но обычно он выкладывал не более семи-восьми, считая, что и этого с него вполне достаточно. Однако, когда приходил однорукий Колесник, он начинал препираться с ним и доказывать, что дров выложено гораздо больше.
– Где больше-то, еловая твоя голова? – возмущался Колесник. – Восьми метров не склал, а рядишься, как на базаре.
– Десять, Ваня, десять, – заискивающе говорил Грауер. – Дай, Ваня, мне талончик сегодня.
– Поди ты к лешему! – добродушно огрызался Колесник, но иногда талон давал.
Колесник был простоватый, душевный молодой мужик. Он хоть и пришел с фронта без правой руки, интернированных немцев не обижал, объясняя это тем, что и так много фрицев укокошил, а беспомощного и болезненного на вид Грауера даже жалел, хотя и получил предупреждение от Лаптева глядеть за этим немцем в оба. Он поставил его работать на видном месте, недалеко от барака, у самой дороги, где грузились дровами машины, и несколько раз в день приходил посмотреть на Грауера. Немец сносно говорил по-русски, и ему нетрудно было расположить Колесника в свою пользу. Он постарался в самых ярких красках обрисовать, как жестоко и несправедливо с ним поступили.
– Я коммунист, очень старый коммунист, – рассказывал он. – Зачем я сидел в тюрьма? Чтобы таскать этот дрова? Мой молодость прошел в борьбе, а теперь я умирайт, как собака…
– Что ты, обойдется все, – утешал его Колесник. – Глядишь, отправят вас всех домой. Еще поживешь,
– Зачем жить, когда растоптан идеаль?.. Грязный люди оклеветал меня, а ваш официри поверил. Но еще они будут видеть, что Отто Грауер – честный человек. Он будет работать!
– Во-во, вали, работай! – радовался Колесник. – Это для нас первый знак, если человек работает, старается. Вкалывай, Ота, докажи свою правоту!
Первое время Грауер старался. Целый день как маятник он бегал с поленом на плече, выкладывая штабель. Когда приезжала машина, бросался нагружать. Но с наступлением зимы совсем ослабел – от тяжелых бревен болела спина, мерзли руки, а ноги к вечеру совсем не слушались.
Маленькая бренчащая машина прикатила в лесосеку, когда уже смеркалось. Из кабины вылез незнакомый шофер в ватнике, перепачканном машинным маслом. Приглядевшись, Грауер с изумлением узнал Ландхарта. Тот сначала откинул капот и порылся во внутренностях машины, потом вместе со всеми принялся нагружать машину дровами. Грауер подошел и тронул его за рукав.
– Здравствуйте, Генрих, неужели это вы?
Ландхарт обернулся и сначала даже не узнал Грауера. В бабьем платке, повязанном поверх драного кепи, с заострившимся синим носом на обветренном лице, бывший лагеркомендант выглядел постаревшим лет на двадцать. Грауер сгорбился и стал как будто даже ниже ростом.
– Да, я сильно ослабел за последнее время, – сказал Грауер, словно угадав его мысли, а затем доверительно сообщил: – Здесь плохо кормят.
Ландхарт знал, что Грауер врет, но бывший лагеркомендант показался ему таким жалким, что он вытащил из бокового кармана завернутый в газету небольшой кусок черного хлеба и протянул его Грауеру. Тот взял хлеб и униженно поблагодарил.
Когда машина уехала, Грауер долго сидел у костра в мрачной задумчивости.
– Что же ты, седой мерин, вовсе нынче ничего не наработал? – укоризненно спросил Колесник, оглядывая жидкий штабель, сложенный Грауером. – Что-то ты, Ота, совсем опаскудился!
– Отто капут, – посиневшими губами ответил Грауер. – Я больной, Ваня…
– Так бы и говорил, что больной. Айда в барак, будь ты неладен!
На следующее утро Грауер не встал. Он лежал скорчившись и даже не поднял головы, когда все стали собираться на работу.
– Что, господин бывший лагеркомендант, заболел, что ли? – насмешливо спросил Раннер. – Эй, Рудольф, подними-ка его!
– Руки не хочу марать, – отозвался Штребль.
Губы у Грауера дрогнули, но он промолчал. Колесник подошел, посмотрел на него и махнул рукой.
– Пусть лежит, лешак его понеси! На днях Тамара Васильевна воротится, она с ним разберется. Эй, Ота, порошки, вот, прими от грыба. Может, получшает.
– Спасибо, – прошелестел Грауер, из глаз его выкатились две слезы и упали на руку Колесника, подававшего ему лекарство.
Тамара вернулась в лес по санному пути. – Здравствуйте! – весело сказала она, входя рано утром в барак. – Вот я и вернулась.
– Здравствуйте, фрейлейн Тамара! – хором ответили немцы.
– Ну здорово, дикое племя! – пробасил Влас Петрович, вваливаясь следом. – Как вы тут живы-здоровы, варнаки?
Девушка села к печке, грея озябшие руки. Немцы наперебой сообщали ей новости, но она искала глазами Штребля.
– А ты что же молчишь, староста? – спросила она по-немецки.