Немцы
Шрифт:
Ландхарт и Звонов выскочили из кабины.
– Слезай, бери лопаты! – скомандовал Звонов. – Ну, кому говорю, сухоногие?
Немцы, озябшие, дрожащие, спрыгнули вниз и, с трудом разгибая замерзшие пальцы, взялись за лопаты. Пока кое-как высвободили машину от снега, заглох мотор. Ландхарт бранился и кусал губы.
Немцев послали за сухими сучьями, и Ландхарт со Звоновым развели огонь под радиатором. Саша сам сильно замерз. Немцы толпились вокруг него, как цыплята вокруг наседки. Мотор отогрели. Машина, наконец, ожила. Ландхарт и Звонов быстро залезли в кабину.
– Очень холёдный ветер прямо
– Ты жми, жми, – с тревогой твердил Звонов.
С трудом проехали километров пять лесом. Ландхарт, как клещами, сжимал руками руль. Звонов с беспокойством поглядывал вперед. Когда выехали снова на тракт, Ландхарт спросил:
– Господин лейтенант не есть шофер?
– Прав нет, но понимаю. В танковых служил.
– Вы садиться за руль, – нерешительно сказал Ландхарт, – я ложиться на радиатор. Мотор – нет ветра, теплё, пошёль. Плёхо ветер, мотор капут видер.
Звонов сразу сообразил. Он сделал Ландхарту знак остановиться, выскочил из кабины и, взобравшись на буфер, лег на радиатор.
– Гони! – крикнул он.
Машина рванулась вперед. Морозный ветер волной обдал Звонова. Он крепко вцепился руками в холодное железо и спрятал голову в плечи. Минут через пятнадцать вдали показалась строящаяся драга. Ландхарт затормозил, и закоченевший Саша забрался обратно в кабину.
– Спасибо, господин лейтенант, – с чувством сказал немец. – Ваш горячий сердце делал теплё мой мотор!
Вольф встретил Звонова с угрюмой любезностью:
– Сами сможете убедиться, какие здесь условия для работы. Глушь, тоска… Волком завоешь.
– Ладно, не пугай, как-нибудь, – буркнул Звонов. – Показывай давай, чего тут у тебя.
В бараке лежал ничком на нарах отставной обер-лейтенант Отто Бернард. Он не вставал уже третий день. Звонову стало жалко больного беспомощного старика, хотя он отлично помнил, какой отъявленный лодырь был этот самый Бернард.
– Ландхарт, посадишь его с собой в кабину, – велел он шоферу.
– А господин официр?
– В кузове поедет, не велика птица. Нельзя же больного деда в кузове морозить, и так чуть живой. Эй, камарад, собирай манатки! Подымай его, Ландхарт.
Узнав, что место рядом с шофером занято, Вольф рассвирепел, но возражать не решился. Он лишь окинул Звонова презрительным взглядом и, не попрощавшись, ушел на прииск пешком.
– Афидерзейн, – проворчал ему вслед Звонов. – Скатертью дорожка, колбаса немецкая!
Он прошел в комнату, где раньше помещался Вольф. Хотя здесь было очень чисто, он поморщился, велел проветрить, все обмести и даже выбить матрац, на котором спал Вольф. После этого достал из мешка хлеб и сел пить чай. Вахтер принес жестяной чайник и положил перед Звоновым два больших комка сахару.
– Откуда сахар-то? – спросил Саша, посыпая черный хлеб солью.
– Немецкий. Им сахару, почесть, не выдавали. Лейтенант целый мешочек насбирал, да, видно, забыл с собой прихватить. Пейте, товарищ младший лейтенант.
– Пошел ты! – прошипел Звонов. – Ты тоже, видать, хорош гусь: видел, чего делается, а не мог в штаб батальона сообщить? Кабы ты мне раньше этот сахар показал, я бы в рыло Вольфу этим мешком натыкал. Унеси, отдай повару или старосте.
Позавтракав, Звонов отправился
– А ничего работают! – сказал сам себе Саша, глядя, как на высоком берегу копошатся немцы. – Работенка-то ведь не из легких.
Он, увязая в снегу, стал карабкаться на крутой берег. Немцы заметили его, и несколько человек побежали навстречу.
– Гутен таг, данке зеер, – Звонов улыбался, отряхивая снег. – Вам рабочая сила не требуется? Поработать охота, а то уши мерзнут.
– Пожалуйста, на наша бригада, – весело ответил Вебер.
25
Ничего нет хуже мартовских снегопадов в лесу, когда сутками не переставая лепит сырой, густой снег. Одежда лесорубов, промокшая до нитки, не успевает просохнуть за ночь даже в горячей сушилке. Валенки, набухшие сыростью, становятся непомерно тяжелыми. А снег все идет и идет, и сугробы вырастают до полутора метров. Страшно шагнуть в сторону с протоптанной в снегу тропинки: сразу же по пояс проваливаешься в снег.
Штребль с досадой глядел на белые крупные хлопья, медленно и красиво падающие сверху. День ото дня тяжелее становилось работать в этой мокрой снежной каше. Рукавицы, которые Роза только вчера починила, сразу же намокли, и Штребль отшвырнул их в сторону.
– Нас самих скоро занесет снегом, – мрачно изрек он. – Еще две недели таких снегопадов, и в лес попасть будет нельзя.
Роза только печально улыбнулась.
– Завтра ты поедешь в лагерь, – сказал он, стараясь не смотреть на нее. – Больше тебе нельзя здесь оставаться.
У Розы задрожали губы.
– Ведь это будет не раньше весны…
– Все равно, – нетерпеливо перебил Штребль, – ведь работать в лесу ты больше не можешь.
Ему давно уже приходилось работать за двоих. Хотя она ни разу не пожаловалась, он видел, что ее постоянно мучат тошнота и головная боль, а руки и ноги отекают. Это была ее первая беременность в тридцать два года, и Роза очень боялась родов. Штребль понимал, что надо быть к ней повнимательней, но нежность давалась ему с трудом. Боясь признаться в этом себе самому, он втайне мечтал только об одном: чтобы Розу поскорее отвезли в лагерь. Он устал от ее виноватых глаз, от ее тяжелой походки, от еле сдерживаемых стонов.
В середине марта Тамара, отправляясь домой на Чис, забирала, наконец, с собой и Розу. Штребль провожал ее, но когда она хотела поцеловать его, он сделал вид, что не заметил этого, и отвернулся.
– Я приду в воскресенье в лагерь, – все же пообещал он. – Фрейлейн Тамару я просил позаботиться о тебе.
– До свидания, Руди, – чуть слышно сказала Роза. – Мари будет стирать тебе белье, я просила ее об этом.
Сани тронулись, и Роза заплакала.
– Никогда слишком не любите мужчину, фрейлейн Тамара, – сказала она, когда Рудольф уже не мог ее слышать.