Немцы
Шрифт:
Она вырвалась из Сашиных крепких рук, выскочила в дверь и в темных сенях столкнулась со Штреблем. Даже в темноте она заметила его тревожный, ревнивый взгляд.
– Молодой офицер уехал? – тихо спросил он.
– Уедет утром. Его послала Татьяна Герасимовна, – зачем-то соврала смущенная Тамара, хотя отчитываться перед ним вовсе не собиралась.
Штребль вышел из барака. Дождь еще не кончился. Штребль направился к стайке, где стояли все лошади, но не нашел среди них такой, на которой бы мог приехать лейтенант. Значит, офицера никто сюда не посылал, а он просто пришел увидеться
Рано утром, пока немцы еще спали, Тамара разбудила Звонова и велела ему уходить. Саша с видимым неудовольствием оделся в еще не просохшую одежду и, получив от Тамары обещание приехать на прииск следом за ним, быстро зашагал по лесной дороге. Он не обижался, поскольку был твердо уверен, что просто Томке, как всем девчатам, хочется покомандовать, цену себе набить.
Вскоре собралась уезжать и Тамара. Штребль вышел из барака, посмотрел на нее с укоризной и, даже не поздоровавшись, направился куда-то в лес, хотя сегодня было воскресенье и делать ему в лесу было абсолютно нечего. Тамаре стало обидно, хотелось крикнуть ему вслед: «А тебе-то какое дело?», – но она лишь пожала плечами и быстро вскочила в седло.
И все же на сердце было тяжело, будто она совершила что-то нехорошее и постыдное. Действительно подло было обманывать Сашку, давно надо бы сказать ему, что она не может его полюбить. Тамара тоскливо вздохнула. Она думала о том, что все Сашкины ласки и поцелуи волнуют ее гораздо меньше, чем синий, с прищуром взгляд Рудольфа, робкое прикосновение его руки, от которого бросало в жар.
– И зачем только их привезли сюда! – грустно бормотала она, смахивая крупную дождевую каплю, которая, как слеза, бежала по ее щеке.
Оставив лошадь на конном дворе, Тамара зашагала домой. Дверь ей открыл отец, будто только и ждал, когда она войдет. Она застыла на пороге: в избе Черепановых сидел Саша Звонов, смущенный и красный. Он теребил пилотку и боялся поднять на Тамару глаза. Василий Петрович пропустил Тамару вперед, сам стал у двери, опершись плечом о косяк и скрестив на груди руки. Черепаниха молча сидела на лавке, приложив ладонь к уху. Молчание длилось довольно долго. Тамара упрямо глядела в окно.
– Куда шары-то пялишь? – наконец окликнул ее отец. – Что ты там увидела? Небось, знаешь, зачем лейтенант пришел? Так и не морочь человеку голову, дай ответ.
Звонов заерзал на лавке.
– Не надо, Василий Петрович… Пусть она сама. Как хочет…
Его растерянный голос вывел Тамару из оцепенения.
– Не хочу я сейчас замуж выходить, – тихо сказала она. – Я учиться хочу. Меня Татьяна Герасимовна обещала осенью в лесотехнический институт послать… Я уже Саше говорила…
– Я же не против, чтобы ты училась, – робко заметил Саша.
– Ну, это уж будет не ученье! – Тамара махнула рукой и села на лавку.
Василий Петрович подошел и сердито дернул ее за рукав.
– Держи себя как подобает! – грозно зашептал он. – Умела заборы спиной обтирать, умей и ответ держать. Не пойдешь, значит, замуж? Такое твое слово?
– Не пойду.
Звонов растерянно улыбнулся, встал, потоптался на месте и направился к двери.
– Не взыщи, товарищ лейтенант, – обескураженно попросил старик Черепанов, провожая его. – Уж не знаю, какого ей еще жениха!
– Осечка получилась, отец, – пожал плечами Звонов. – Но я надёжи не теряю, девчата любят за нос водить.
Василий Петрович вернулся в избу.
– Поди сюда! – велел он Тамаре.
Черепаниха боязливо покосилась на мужа и ласково попросила:
– Не трожь ее, Петрович. Пущай как хочет…
Тамара поднялась и нерешительно подошла к отцу.
– Почему отказала офицеру? В чем причина?
– Не нравится.
Василий Петрович поднес к ее носу кулак:
– Знаю я, кто тебе нравится. Слышал, кому ты табак таскаешь. Ты думала, отец старый, не видит ничего? Прямо тебе говорю: замечу чего, своими руками голову отшибу! Вишь ты, своим русским человеком она брезгует, а зарится на какого-то немца поганого, который, небось, наших убивал…
– Никого он не убивал! – вырвалось у Тамары.
– Молчи! – еще громче в ответ заорал старик.
Бабка загородила собой Тамару.
– Василий Петрович, не трожь ты ее ради Христа!
– Надо бы тронуть! – он еще раз помахал кулаком. – Мы ее вскормили, вспоили, за отца, за мать ей были…
Губы у Тамары задрожали, и она зарыдала навзрыд. Старуха тоже заплакала тихонько, утирая слезы фартуком.
– Тома, – ласково заговорил вдруг старик, – айда, дочка, за лейтенанта, как его… за Александра Карповича. И душа наша успокоится. А то разве годно так? Все среди мужиков в лесу ночуешь. Тебе уж двадцать второй год, дочка. Мы старые, помрем, кто за тебя заступится? А лейтенант – парень хороший, он тебя не обидит. Женихов-то ваших всех почти на войне поубивали, где ж другого возьмем? – голос его вдруг задрожал.
Тамара вытирала крупные слезы рукавом рабочей гимнастерки, и на щеке оставался грязный след. Бабка обняла ее за голову и причитала что-то ласковое. Василий Петрович смотрел в сторону.
– Осенью выйду… – испугавшись отцовских слез, пообещала Тамара.
Тамара очень любила Василия Петровича. Его, пожалуй, больше, чем приемную мать, которую всегда знала старой, глуховатой и больной. Отец был строг, но она никогда не сомневалась в его правоте, еще в детстве для себя решив, что он хороший человек, раз подобрал чужого ребенка и воспитывал как своего. К любви добавлялась бесконечная благодарность. Сейчас, когда она в первый раз в жизни увидела у него слезы на глазах, все перевернулось в ней, и она кинула отцу свое обещание.
Черепанов вздохнул облегченно: Томка была не из тех, кто зря скажет слово. Он погладил ее по голове и, накинув телогрейку, успокоенный, отправился копать огород.
Она дождалась, пока отец уйдет, скинула сапоги и бухнулась на кровать. Мать, все так же ласково причитая, накрыла ее большим пуховым платком. Плакать Тамаре больше не хотелось, но она здорово на всех разозлилась. И чего это Сашка заявился, не спросив ее? А отец? Ну для чего он ее попрекнул? Но больше всего она почему-то сердилась на мать: что она все плачет да причитает, словно кого хоронит! Тамара даже скинула платок и сердито прикрикнула на старуху, чтоб та отвязалась.