Немцы
Шрифт:
К вечеру на подмогу приехал со своей ротой Звонов. В ту же ночь набежавшая неизвестно откуда туча осыпала пожарище крупным дождем.
– Давно бы мне приехать, – пошутил Звонов. – Это я дождичка привез!
Огонь угасал, пожарище дымилось, всюду лежали груды золы и пепла, торчали черные обугленные пни. Десятка два неизвестно как уцелевших высоких сосен одиноко покачивались, лишенные коры, сучьев и хвои.
Лаптев вернулся с пожарища грязный и мокрый. Татьяна только ахнула, а теща бросилась топить баню.
– Как Люська выросла! – заглянув в качку, удивился Лаптев.
–
Не успел Лаптев вымыться в бане, как за ним прислали из штаба батальона. Он допил чай и ушел. Вернувшись домой к вечеру, он быстро собрался и с ночным поездом выехал в Свердловск.
– Вот уж жизнь! – ворчала теща. – С семьей побыть некогда! Поехал опять по вагонам вшей собирать!
Лаптев вернулся через три дня. Теща опять погнала его в баню.
– Ты что улыбаешься? – с любопытством спросила Татьяна, когда он, красный и распаренный, уселся за стол. – Аль по займу выиграл?
– Рад, что дома, вот и улыбаюсь, – загадочно подмигнув ей, ответил Лаптев.
Когда собрались спать, Татьяна шепнула мужу:
– Мне бы тебе слова два сказать надо…
Лицо у нее было озабоченное, и он насторожился.
– С Аркашкой опять чего-нибудь?
– Нет, я насчет Тамарки… Знаешь, я ведь неспроста ее в Карелино угнала. А теперь жалко… Она, Петя, в немца влюбилась, в этого… в Штребеля, который с ребенком… А тут Сашка Звонов мне житья не дает. Свадьбу к осени ладят. Как мне быть с ними, Петя?
Лаптев задумался.
– Тамару жалко. Сколько времени в лесу одна с немцами работает! А Штребль парень красивый, высокий, как не влюбиться? Ну, ничего, погоди, скоро, может быть, этот вопрос сам собой разрешится.
В Свердловске Лаптев получил приказ готовить транспорт в Румынию, поэтому и вернулся домой такой довольный. Но даже жене ничего не сказал. Сообщил только в штабе батальона да старосте лагеря Веберу, строго-настрого приказав держать эту новость в секрете. Однако немцы по счастливому лицу своего старосты сразу догадались, что произошло какое-то важное и радостное событие. Вебер на их вопросы ничего не отвечал, лишь кивал головой, пряча улыбку, из чего нетрудно было догадаться, что скоро будут отправлять домой. Все терялись в догадках: кого же отпустят теперь? Среди интернированных почти не было больных, не было и маленьких детей, кроме ребенка Штребля.
Лаптев просмотрел все списки интернированных и поставил возле некоторых фамилий таинственные крестики. Большая часть этих крестиков приходилась на фамилии женщин, и вообще крестиков было очень много. Добрый Вебер не сумел скрыть и этого. Немки сделались сами не свои, работать совсем не могли, только все перешептывались друг с другом.
Как только Лаптев появился в лагере, они окружили его, принялись плакать и, несмотря на отчаянное сопротивление Лаптева, пытались ухватить его руку, чтобы поцеловать.
– Скажите нам правду, господин лейтенант! Отпустите нас к детям, милый, хороший, замечательный господин офицер!
Крестьянки повалились на колени. Лаптев совсем растерялся.
– Встаньте, встаньте вы, пожалуйста! Да, да, скоро поедете домой. Руку-то мою пустите! Эх, какие глупые! Руку-то
Наконец магические крестики возле фамилий, поставленные Лаптевым, обрели ясные очертания: домой отправляли всех женщин, а также мужчин – венгров, румын, чехов. Всего уезжало более двухсот пятидесяти человек. Это было вдвое больше, чем прошлой осенью. Теперь никого не страшили слухи «о шахтах Донбасса»: еще зимой пришли из Румынии письма. Все добрались живыми и здоровыми, и только один из бёмов, приехав домой, съел слишком много вареной грудинки и помер.
Счастливый носился по лагерю Чундерлинк и каждому по секрету сообщал, что против его фамилии тоже стоит крестик. Он был чех, всю жизнь проговоривший на немецком языке. Уезжал венгр Иоганн Хорват. С ним ехала и его хорошенькая Нелли.
– Что же ты молчишь, Рудольф? – удивленно спросил Раннер Штребля, когда весть о новой отправке дошла и до лесорубов. – Ты же вполне можешь считать себя венгром. Много ли в тебе немецкой крови?
– Ты почти прав, – мрачно ответил Штребль. – Моя мать была венгеркой, ходил я в венгерскую школу. Думаю я почти всегда по-венгерски, хотя говорю по-немецки. А то бы меня русские совсем не поняли. Но мой отец все-таки был немцем. Удивляюсь я: что это все пытаются доказать, что они не немцы? Где же наше национальное достоинство?
– Да ну тебя! – отмахнулся Раннер. – Я назвал бы себя хоть чертом, лишь бы поехать домой. Ведь все же спешат увидеть жен, родителей, детей! Тебе хорошо рассуждать – тебя дома никто особенно не ждет.
– Да, мне хорошо, у меня все здесь, – Штребль зло усмехнулся.
Вечером он играл с сыном. Петер лежал на кровати и ловил палец отца, который тот то протягивал, то отдергивал. Мальчишке шел пятый месяц, и он становился день ото дня все забавнее. Штреблю пришлось теперь самому возиться с ним – всех женщин увезли в лагерь для отправки.
– Ну, товарищ по несчастью, не пора ли тебе спать? – спросил он, когда возня с сыном стала его утомлять, – на твоем месте я бы только и делал, что спал.
За окнами загремели колеса повозки, и через минуту в барак зашел Колесник.
– Собирайся со всем барахлом, – велел он Штреблю. – И парня бери. Засветло чтобы нам в лагерь поспеть.
Штребль оторопел.
Через полтора часа он со спящим Петером на руках и мешком за плечами входил в ворота лагеря. Его встретил Ёзеф Вебер. Он осторожно взял ребенка и нежно прижал к себе.
– Скоро мы увидим наш Банат, Рудольф. Благодари сына – если бы не этот малыш, тебе бы не скоро удалось попасть домой.
Штребль молчал. Он думал только о том, как бы ему увидеть Тамару. Транспорт уходил завтра в ночь, следовательно, в его распоряжении оставалось больше суток… Он оглянулся на ворота лагеря – они были заперты на засов. Уйти незамеченным было сложно. Да и куда идти?
Он понес Петера во второй корпус. Взбудораженные немки не спали, они готовились к отъезду, что-то зашивали, укладывали в чемоданы, прихорашивались перед маленьким зеркалом, переговариваясь счастливыми голосами. Увидев Петера, маленькая Фрони радостно заулыбалась и сразу же уложила мальчика на свою постель, со всех сторон подоткнув одеялом.