Немцы
Шрифт:
– В наледь попали, тудыть твою в душу! Спасибо Тимофею, не оробел, успел мешки с хлебом ухватить, а то бы унесло на х…
– Ведь говорила я не ездить рекой! – негодовала Тамара.
– Ну тебя к лешему! – огрызнулся старик. – Будем еще крюк в восемь верст давать! Тимоха, браток, стащи с меня пимы… твою вместе…
– Не нада, Вляс, не нада, – поспешно зашептал Хайзенхофер, тоже мокрый, продрогший и перепуганный.
Этой же ночью вскрылся Чис, снесло водой сделанную у драги переправу. По реке мчались лавины льда
26
У Лаптева родилась дочь. Это случилось раньше, чем они с Татьяной ожидали. Еще накануне он спросил ее:
– Ну как, скоро? Не боишься?
Татьяна только усмехнулась:
– Что, в первый раз, что ль? Слава богу, четвертым… Да что говорить, недели две, поди, еще прохожу.
Весь тот день Лаптев пробыл на реке, куда лагерь был мобилизован на восстановление снесенного ледоходом моста, а когда вечером вернулся домой, не застал никого, кроме Нюрочки.
– Папка, а у нас девочка! – объявила она. – Мамку в обед в больничку увезли. Бабушка посылала за тобой Аркашку, а он не нашел. Пап, айда в больничку, поглядим на девочку?
– Сиди здесь! – крикнул Лаптев и выскочил за дверь, но уже на крыльце столкнулся с возвратившейся тещей.
– Не беги, все равно теперь не пустят: спят они. Утром сходишь.
– Ну как, как они там? – нетерпеливо спросил он.
Теща, словно испытывая его терпение, не спеша разделась, села на лавку, а потом сказала:
– Девка вся в тебя, как окапанная. Уши торчмя, курносая! Глаз так и не раскрыла, засоня этакая. Танька наказывала: скажи Петру, чтобы не обижался, что не сын…
Лаптев, чтобы скрыть волнение, отвернулся и махнул рукой. Теща собрала ему ужин, но он так устал и переволновался, что есть не мог. Нюрочка подошла к нему и шепнула:
– Пап, бабка говорит, что ты теперь меня любить не будешь, а будешь свою девочку любить.
– А ты разве не моя? Обеих буду, только нос свой вытри.
Рано утром Лаптев собрался в больницу и взял с собой Нюрочку. Та вертелась и охорашивалась, пока он привязывал ей красный бантик. Он повел ее за руку, а она несла гостинцы для матери, завязанные в белый платок. Только подошли к больнице, Нюрочка закричала:
– Вон мамка в окне!
Действительно, Татьяна, приподнявшись на кровати, глядела в окно. Увидев мужа с Нюрочкой, она нагнулась, взяла что-то, и Лаптев вдруг увидел свою дочь, завернутую кульком в серое одеяльце. Он подбежал и прижался к стеклу ладонями. Татьяна совсем близко поднесла к окну ребенка, который, несмотря ни на что, продолжал спать.
– Петруша, Нюрочка, глядите: хороша кукла?
– Вся в мать! – счастливо
Они долго не уходили от окон больницы, переговариваясь через стекло с Татьяной, и без конца просили еще раз показать девочку. Только когда начался докторский осмотр, им пришлось уйти.
Лаптев с трудом дождался дня, когда смог забрать домой жену с ребенком. Когда они в тарантасе ехали домой из больницы, Татьяна сама правила лошадью, а он осторожно держал дочь. По дороге попадались немцы, они останавливались и удивленно смотрели на своего комбата. Лаптев махал им рукой.
– Я бы, Таня, будь моя воля, сейчас бы отпустил домой тех, у кого там маленькие дети остались, – смущенно проговорил он, с умилением немолодого отца глядя на свою долгожданную курносую дочь. Этот маленький сверточек казался ему таким чудом после всего пережитого за последние пять страшных лет, что ему хотелось плакать от нежности, но плакать при жене он стеснялся. – Раньше это меня как-то не трогало, а теперь… Все-таки это жестоко.
Татьяна, оглянувшись по сторонам, крепко поцеловала Лаптева в щеку.
– Хороший ты у меня, Петя! Куда тебе немцами командовать!
Весь день девочка спала, и Лаптев так и не увидел, какие у дочери глазки. Вечером Нюрочку никак не могли загнать спать: она не желала отойти от качки. Аркашка, наоборот, делал вид, что появление крошечной сестры вовсе его не касается, хотя раза два украдкой через плечо Лаптева и взглянул на спящую девочку.
– Как мы куклу-то свою назовем? – спросила Татьяна. – Мне бы охота Маргаритой.
– Нет уж, Таня, давай как-нибудь по-русски, – нерешительно возразил Лаптев.
Теща его поддержала:
– Да на нашей улице пятую девку Маргаритой назвали. И к чему это? Будто имен самостоятельных нет? Вот Катерина чем не имечко?
– Давайте назовем Люсенькой, – попросила Нюрочка.
– Неплохо, – согласился Лаптев.
Нюрочка наконец уснула, а Лаптев с женой все не могли наговориться, словно не виделись целую вечность.
– Ну, небось, покричала? – ласково спросил он, гладя ее руку.
– Ты скажешь! Что ж я, молоденькая, что ль? Там, верно, кто по первому разу голосят во всю голову. Одна бабеночка молодая шумит: никогда, кричит, теперь близко возле мужика не лягу. А как отошло, смеется. Не миновать на тот год опять кричать, разве утерпишь?
– Молодец ты у меня, – радостно пробормотал Лаптев, прижимаясь губами к ее полному плечу.
Татьяна заснула, а он все лежал и чутко прислушивался, поглядывая в ту сторону, где стояла качка. «Кажется, она не дышит», – с ужасом вдруг решил он и вскочил, чтобы посмотреть на ребенка. Маленькое личико белело в темноте. Приглядевшись, Лаптев убедился, что девочка спит. Облегченно вздохнув, он лег обратно, а Татьяна сонно пробормотала:
– Да спи, Петя, Христа ради! Ну что ей сделается?