Немцы
Шрифт:
— Сергей Васильевич! — Это я, я! — Я чего беспокоил…
— Эбергард, — Пилюс с удовольствием узнал его, словно часто они так гуляли; в углу стоянки повернули и прогуливались теперь вдоль елок, карауливших кинотеатр, умерший от бюджетного финансирования. — Во как получилось… Во мы с тобой отскочили…
Вот тут во, — он показал быстро чиркнувшее движение, легко коснувшееся виска, — прошло… — и перекрестился, — Бог поберег, — и облегченно еще рассмеялся, поозиравшись: никого? никто не видит, что он веселый, хотя плакал только что и молил? — Во попали, да? Не угадаешь — где… — Шел и шел, словно свежеограбленный, но утешенный сохраненным здоровьем. — Я уже утром думал — конец! Тебе, мне… Ноги дрожали. И сердечко прихватило. Как сошлось, а? Кристианыч, вот умная тварь, в предынфарктном в реанимацию залег, у тебя заявление на выход подписано, Хассо вообще: первый раз слышу, какое я отношение к социалке имею?! А я — вот он, поднимитесь, пожалуйста, к префекту, Сергей Васильевич.
— Что-то с выборами?
— С аукционом твоим! — Пилюса не удивляло неведение Эбергарда, не радовала возможность «поделиться», рассказать, подняться над головами и в себе показать спасителя, не до этого, еще в чаду, одно лишь колотится: жив, спасен. — Те чудаки с конвертом, что мы сняли с аукциона, «Добрые сердца — XXI век»… Они, ООО, оказывается — от Лиды! Обещали нам показать свой ресурс. И показали! — Остановился, зажмурился, заныл, сквозь зубное стискивание: больно, больно, больно. — Префекту с утра навтыкали: аукцион признать недействительным. По обстоятельствам проведения возбудить уголовное дело. Победителей — порвать прокуратурой и УБЭПом… И это всё — за пять копеек! Они шли от Лиды, ты понимаешь?!!!
— А что же они не обозначились?!
— Им это надо?!! Им же ничего не надо, им даже документы аукционные правильно оформлять не надо! Представляться не надо! Предупреждать не надо! Это же не мы! У них и так будет всё!!! — Пилюс откричался, стер с лица какие-то последствия снегопада. — Наверное, кто-то… кому-то… просто… забыл позвонить.
— Зачем Лиде эти копейки… Помойка какая-то. Горячее питание в учреждениях культуры… — Говорил и понимал: не об этом нужно.
— Чуют последние деньки. Всё до крошки выбирают. А может, не себе, — Пилюс опять двинулся, но уже зряче, опомнившись — пора к машине. — Какой-нибудь племяннице троюродного брата хорошего товарища по бизнесу помогает встать на ноги в этом суровом мире. Я, теперь понимаешь, еле-еле, вот так им и вот так, — показал: крот складывает дрожащие от усилия лапки, протискиваясь вслепую от ужаса меж камней. — Зачем уголовные дела? Зачем грязь, мы же семья, контракта не отдали еще, значит, и не подписан, значит, вообще его нет… Аукцион отменяем в связи с ошибками, выявленными при проверке документов победителя… Наверное, целиком моя вина, виноват. Выговор и неполное соответствие — ладно. Кристианыча… Префект сказал: выходит с больничного — заявление на стол. Должен Лиде кровь показать, что ситуацией владеет. Ты завтра по-тихому подписывай обходной и — вали. Победителям своим скажи: пусть переименуются и годик не приходят на городские аукционы, если не хотят отдать всё и остаться должны… И молятся пусть за Пилюса! Всех я спас! Всё, всё. Отскочили и — разбегаемся. Ты-то хоть подкормился… Ну почему я всё время за тобой разгребаю?! — Всё, Пилюс вернулся, вошел в личные берега, и ненависть, и бешенство затопили ему горло. — Да сдохните!!! — Уехал.
Эбергард, чтобы делать что-то, мокрой кленовой нашлепкой пристать к чему-то, уверенно движущемуся по жизни, достал телефон: три сообщения от зомби — стирал, не читая, два звонка от «Быдла-2» — Роман и четыре — с неопределившегося — в машину, как в колокол, под юбку, тебя никто и ты никого, не думая — есть еще время не думать, а просто… Если не утвердят мэра… Это не его мысль. Чья-то. Просто проплыла рядом, и он увидел. Собраться, скрепить себя, чтобы дома «сделать вид», например, «болит голова», «совсем не хочется есть, прости, что не предупредил», «нужно срочно сделать расчеты», «как чувствуешь себя?». Дома на листе бумаги, готовом многое вместить, он только и вывел «ООО», к нему стрелка, «возврат денег» испугался написать, плюс два миллиона своих, и обвел, от кого-то прячась, кто находится прямо над ним. Кристианыч… Дело не возбуждают, завтра телефон может включить, должен понимать: Эбергард постучится, надо решать… Хассо. Должен и Хассо. Он понимал: эти смелые, решительные мысли на бетонном основании завтра не найдешь, жальче теней… Но: если это не сама Лида, а кто-то «я от Лиды» и весь их ресурс ушел на допуск к аукциону, то зомби со своим ублюдком с трясущимися лапами могут привести на объявленный заново аукцион другое свое юрлицо и дать более низкую цену (Эбергард подскажет — какую), зацепиться, получить контракт, а потом уже решать по откату: назад не назад и сколько; или кинуть им через полгодика по допсоглашению «в связи с возникшими обстоятельствами» миллионов пять, что потеряют они на снижении цены, или по-тихому изменить характеристики контракта в сторону уменьшения количества учреждений и этих самых горячих порций… Или — когда утихнет — кинуть этому ООО какой-то заказик на сопоставимую сумму… Но это не сделаешь
— Не закончил? Что-то тоже не могу уснуть. Можно, я тут… — Улрике повозилась и устроилась на кухонном диване, но сразу испуганно приподняла голову:
Почему так страшно смотришь на меня? Смотришь так, будто больше не любишь…
— Нет. Нет, нет.
— Слышал, Ельцин умер? Наверное… не успеем мы переехать до родов, — в ее слабом утверждении угасал вопрос. — Не до этого сейчас тебе, да и мне было бы трудно…
— Давай, чтобы сейчас не гнать, ты поедешь рожать, а я — всё по-быстрому…
— Может, и к лучшему. Лишь бы она, — имя так и не выбрали, каждый думал про свое, — приехала уже в свой дом, к себе. Запомнил, куда поставить кроватку?
Вас ожидают, уже давно; Кристианыч не включался (Эбергард начал звонить с восьми), Эбергарда клевал — как он и ждал! так! так!!! — неизвестный номер, заканчивающийся на 047; с утра сжался: только это, не уступать, сегодня и кончить, и проверял себя: крепок? не уступать! Кристианыча — нет, значит следующий — Хассо!! — не собьют…
Остановите тут — из машины он вылез до светофора, отправив Павла Валентиновича на стоянку пустым, сам вошел в префектурный двор со стороны Тимирязевского с простыми, теми, кто добирается на метро, но не озирался, не исполнял «очень спешу», держа наготове подносик незримый с одноразовыми тарелками «что я скажу, если окликнут, встретят, остановят», — пройдя вахту, за милицейские обыкновенные спины, облегчение почуял и радость, словно что-то выиграл уже такое, что дает право отдохнуть, побежал сбросить пальто и — к Хассо! — выигрывать еще, выигрывать дальше! — одним взглядом зачерпнув «Жанна напугана», ее:
— Вас ожидают. Уже давно. — Порыв убежать, успеть до «этого» к Хассо, снять вопрос, остервенение: «Почему пускаете в мой кабинет?!!» Слова-словечки, заготовленные для «внезапно на улице», на улице и остались; дал заметить Жанне свое обмирание и — надо! — вошел, путь в следующие комнаты лежал через эту. Человек в форме, серьезный человек в синей форме, незнакомый, сидел за столиком для посетителей, переплетя пальцы, не читая, именно — ждал.
— Утро доброе, — первым, задавая тон и скорость, привык, видно, что приползают к нему и молят. — Вы — Эбергард?
— В чем дело? — Эбергард не отвечал, не садился, цепляясь за позицию «свысока», устанавливал портфель, устраивал пальто в шкафу поудобней.
— Согласно представленным документам вы — ответственный за противопожарное состояние помещения?
Эбергард приблизился: пожарные кровососущие поменяли форму, летом походили на средний командный состав таиландской хунты, а зимой на польских пограничников, входящих в вагон «Москва — Амстердам», оставшись один (гость оказался всего лишь известным биологии насекомым, потребляющим и испражняющимся непрерывно), Эбергард всмотрелся в новый окрас: темно-синее что-то типа свитера с налокотниками, герб какой-то на кармане, на кресле грелась толстая куртка с меховым воротником и латинобуквенной табличкой — что там гнусь пишет о себе на латыни?
— Я.
— В ходе плановой проверки мною выявлены нарушения правил пожарной безопасности в занимаемом вами помещении. Будет составлен акт, вы его подпишете. Акт я передам вашему руководству. Может стать основанием для депремирования, — в период сразу после вылупления из личинки голос насекомого звучит действительно угрожающе, с годами интонации беднеют, падает громкость, и теперь по выразительности его песня мало отличается от сухого шороха секундных стрелок.
— Что-то серьезное? Чайник? — Эбергард нашел в телефоне «Дядя Юра Еременко», нажал «Вызвать». — Нет громоотвода?
— При сильном задымлении может сыграть роковое значение. Должна быть табличка с указанием «Выход» на двери.
— Да? Так у нас вроде есть, — дядя Юра не отвечал, может, совещание, селектор, встреча, просто, но теперь всё казалось — не просто, ничего, больше Эбергард его не увидит никогда в жизни (а тут же горячо замечталось понадобиться дяде Юре: позвонит, умолять будет о встрече… И уж Эбергард тогда…).
— Есть. Но буквы плоские. А должны быть — объемными, — насекомое, страшась, будто раздевая пьяную спящую незнакомку в железнодорожном купе, плавно потянуло застежку, распуская молнию на папке.