Немец
Шрифт:
С тех пор противник в Хизне не появлялся. Там обосновалась мотострелковая часть, которой, по слухам, сильно досталось во время боев под Юхновым. Говорят, селянам приходилось несладко — солдаты срывали злость на местном населении. Что же касается оставшихся в живых артиллеристов, то их направили в Жиздру.
— У нас тут почти курорт, — шутил Отто, — если не считать постоянных налетов авиации.
— Кто выжил из наших?
— Со мной ушли Хорст, Герберт, Ханс и еще эльзасец Ги, из 1-й батареи. Я легко отделался, правда, большой палец вот потерял. — Отто продемонстрировал Ральфу искалеченную
— Как это случилось?
— Русская пуля… В винтовку угодила, в затвор, как я теперь думаю, ну и от него срикошетила.
— Черт возьми… Да, ты знаешь, а при мне убили Миклоша, Антонеску и еще двоих… уже не помню, как их звали.
Они прошли еще шагов сто. Неподалеку солдат в шинели с высоко поднятым воротником пытался привести в чувство замерзший двигатель грузовика. В адрес техники, зимы и русских неслись жестокие проклятия, которые он выкрикивал так громко, словно надеялся этим заставить упрямую машину сдвинуться с места.
— А этот парень, как его… — Ральф на секунду задумался, — по-моему, Вольф или Вольфрам, он еще как-то напился и пытался танцевать канкан… он жив?
— Думаю, что нет. А может, в плен угодил. Так расскажи мне, все-таки, почему на тебе такая форма?
Ральф остановился.
«Придется сказать ему правду, — подумал он. — У меня не хватит сил врать. Отто хороший парень, он должен понять. Не исключено, что поможет».
— Отто, — медленно начал Ральф, — со мной приключилась очень странная история. Трудно поверить… Но ты уж постарайся, пожалуйста. Я могу рассчитывать теперь только на тебя и себя самого.
И Ральф начал рассказывать. Отто несколько раз бросал недоверчивые взгляды на товарища, но не перебивал, был сосредоточен и серьезен.
— …вот так получилось, что мне пришлось украсть первую попавшуюся одежду, а потом стать свидетелем того, как моих преследователей прикончил русский летчик. Я понимаю, как нелепо и странно все звучит, но мой рассказ — чистая правда.
— Послушай, — Отто в задумчивости теребил полы шинели, — поверить в то, что ты говоришь, нелегко. Но, предположим, все это правда, и ты действительно попал в непонятную историю. Но зачем ты поехал в Жиздру, в чужой одежде и без документов?
— А что оставалось делать?! Парень, что лежит теперь мертвый в санитарном грузовике, доделал бы свою работу, уж будь уверен. Я хотел найти штаб Абвера и все рассказать. Они мне, может, и не поверили бы, зато у меня появился бы шанс выжить.
— Ну, возможно, — проговорил в задумчивости Отто. — Знаешь, Ральф, не ходи-ка ты в Абвер. Представь, выложишь ты им все как на исповеди. А твой рассказ напоминает бред спятившего на фронте новобранца. И ведь, правда, тебе все это могло присниться. Или после ранения в бреду пригрезился ящик с надписями и люди в лыжных куртках…
Ральф побледнел и схватив Отто за рукав шинели:
— Стоп! Люди в куртках! Но где они? В бронетранспортере, который разбомбили «Илы», было всего три трупа. Черт! Они все равно будут меня искать.
— Пусть ищут. Теперь с тобой я, так что можешь быть спокоен.
— Тебе наплевать, потому что ты не веришь мне. Вот бы попасть туда, в лес, да откопать чертов ящик! Тогда бы мне сразу поверили. К тому же… к тому же было бы неплохо похоронить Зигфрида. И гауптмана.
Отто
— Мне не наплевать. Зря ты так. Давай будем считать, что все это правда. Как и то, что ты продрог и вполне можешь заболеть. В нашей казарме тебе будут рады. Только нужно тебя переодеть. А вот где раздобыть нормальную форму, ума не приложу. Может, ты хотя бы нашивки с петлицами снимешь, и еще погоны?
Ральф послушно оторвал от рукава кителя шеврон с надписью «Рейх», снял петлицы с воротника шинели.
— Ну вот, — одобрительно кивнул Отто, — теперь другое дело. Знаешь, Мюллер, а ты счастливчик. Долго жить будешь!
— Именно это и сказал гауптман. После чего сразу умер…
— Ну, я-то пока не собираюсь на тот свет, — бодро отозвался Отто.
Казармой оказался приспособленный под скромное жилье большой сарай, где свободно разместились два взвода. Здесь топились две печки и повсюду на соломенных охапках была разбросана солдатская одежда. На стене висел пропагандистский плакат с изображением сурового танкиста в форменной фуражке, поверх которой были надеты головные телефоны. Надпись на плакате гласила: «Panzer — Deine Waffe»(Танки — твое оружие).
Солдаты, совсем не похожие на бумажного здоровяка, грелись у огня. Некоторые подогревали еду в походных котелках. Возвращение Ральфа было встречено с равнодушием. Даже Юрген, с которым у Мюллера в свое время складывались приятельские отношения (им вместе посчастливилось перед отправкой в Польшу, а оттуда уже сюда, в Россию, провести время на итальянской Ривьере), поздоровался холодно, хотя и выдавил из себя улыбку. Больше всех возвращению Ральфа обрадовался добродушный эльзасец Ги. Он-то и объяснил Мюллеру причину столь сдержанного приема:
— Говорят, из частей, которые понесли большие потери под Москвой, сформируют новые маршевые роты и отправят куда-то на реку Дон. Нас это тоже ждет. Потому все здесь ходят расстроенные. По слухам, там готовится мощное наступление. Собираемся ударить по большевикам как следует. К нам приезжали из Четвертой Инспекции от самого генерала Брандта. Думали, как из нас собрать полноценный дивизион. Значит, скоро в дело. Вот ребята и загрустили.
В углу, где стояла печка, раздался металлический стук. Солдат, издали показавшийся Ральфу стариком, явно повидавший всякого на своем веку, отставил в сторону котелок и подошел к ним. Теперь Ральф увидел, что на самом деле ему, скорее всего, лет двадцать пять, не больше. Но вот глаза… Это были глаза зрелого мужчины.
— Он прав, — солдат, указал на эльзасца. — Тут есть о чем печалиться. Чтоб вы знали, я был под самым городом Яхрома, это километрах в сорока от Москвы…
Ближе никто не прошел. А до этого мы все время наступали. Вы, конечно, все видели мертвых. Я очень боялся, особенно, когда это случилось первый раз, когда я впервые увидел, как умирают.
Это был мой товарищ. Мы спали в бывшем русском окопе — нас так гнали, что тыловые части не успевали за нами. Окоп за ночь начисто снегом завалило. Так вот, я проснулся, а он головой мне в плечо уткнулся, будто спит. Я его пошевелил, а он холодней снега. Это было очень страшно. А когда уже я видел сотни убитых, и наших, и русских, то бояться перестал. Это и есть самое страшное.