Немец
Шрифт:
Один из снарядов достиг помещения штаба, и оно, приподнявшись над землей на огненной массе, задержалось на ней, словно на подушке, а потом в секунду разлетелось в щепки. Взрывы были повсюду. Ральф упал на дно окопа, сверху на него навалился еще кто-то, но сразу же отполз. Через некоторое время все стихло — прошла первая волна артиллерийской подготовки.
Ральф осторожно высунулся из окопа и в ужасе отпрянул. Прямо перед ним, укутанный в лохмотья — все, что осталось от полевой формы — лежал бесформенный человеческий обрубок. Автомат,
И вновь загудела земля под ногами, опять повсюду загрохотали разрывы. Неожиданно ударило совсем рядом. Ральфа полностью засыпало тяжелыми, смерзшимися комьями глины. От мощного взрыва на несколько секунд остановилось дыхание. Вокруг все дрожало. Земля плясала и гудела. Артиллерийский обстрел продолжался бесконечно долго, а он так и лежал, покорно ожидая смерти, пока, наконец, не наступило очередное затишье. Выбравшись из окопа, Ральф огляделся. Способность слышать, ориентироваться и анализировать происходящее вернулись к нему не сразу.
Повсюду шевелилась земля. Это солдаты, словно восставшие покойники, осторожно выползали из укрытий. Отчего-то слишком спокойно воспринял Ральф вид посеченного осколками ветерана Нейбаха. Последнее, что тот успел сделать в своей жизни — прижать руки к огромной ране на животе. Рядом с Нейбахом, раскинув руки, лежал один из тех солдат, что порадовал взвод Ральфа австрийской колбасой и шнапсом. Знаток классической музыки Линдберг зачем-то выбрался из окопа, и, встав во весь рост, тщательно отряхивал грязь и снег с шинели, не обращая внимания на крики товарищей, которые призывали его срочно вернуться в траншею.
Ральф почти совсем оглох, но это обстоятельство его не расстраивало. Скорее, наоборот — он желал на время полностью лишиться слуха, чтобы не различать доносящиеся до него будто издалека нестерпимые вопли раненых.
Наконец, Ральф увидел Отто. Тот курил, высунувшись из траншеи. Ральф направился к нему, прихватив автомат. От прикосновения к замерзшему металлу сводило руки — выданные им перчатки были слишком тонкими, в них хорошо маршировать на параде, а на большее, судя по всему, они не рассчитаны. По дороге Ральф несколько раз зачерпнул снег и с его помощью пытался стереть с автомата кровь и грязь.
— Ральф, — позвал Отто. — У тебя есть выпить? Моя фляжка… Я потерял.
— Держи, — Ральф протянул ему флягу.
— Сейчас, наверное, пойдут на нас, — произнес Отто.
— Пусть только сунутся, — отозвался незнакомый солдат, сидящий на ящике с гранатами на дне траншеи, — мы им зададим жару. Сволочи! Идите сюда, я жду вас!
Ральф и Отто переглянулись.
— Нейбах убит, — сказал Ральф и, сделав большой глоток из фляги, вновь протянул ее Отто.
— Гауптмана задело осколком, отнесли в лазарет. Через минуту лазарета не стало, — сообщил Отто.
Неожиданно он вскочил на ноги и стремительно бросился к танцующему на бруствере Линдбергу. Тот уже снял шинель и теперь натирал снегом рукава кителя.
— Ты что делаешь, идиот!? — заорал Отто. — У тебя есть мать?
— Есть… — Линдберг растерянно уставился на Отто.
— Ты хочешь ее увидеть?
— Да.
— Тогда слезай с бруствера, скотина, и не подставляйся.
— Мне надо привести себя в порядок. На мне глина и кровь… — Линдберг явно был не в себе.
Отто несильно двинул ему кулаком в челюсть. Линдберг упал и скатился на дно траншеи, где его подхватили товарищи.
— Что с тобой? — спросил Ральф друга.
— То же, что и с тобой, — огрызнулся Отто. — Какая разница, если здесь все и закончится?
— Ну, это еще не известно, — Ральф пожал плечами.
— Все уже давно известно, Ральф. Все уже давно написано на небесах. Отсюда не возвращаются. Радует только то, что скоро этот ночной кошмар закончится, и мы попадем на небеса. Интересно, там кормят? Или тем, кто отдал концы, уже все равно, а? Может, спросить вот этот кусок человека, что валяется за тобой? Эй ты, кусок дерьма, — крикнул Отто, обращаясь к распростертому невдалеке убитому пулеметчику, — как там у тебя на том свете — дают колбасу с картошкой или нет?!
— Отто, перестань… ты же веришь в Бога.
— Верю, в том-то и дело. Ты знаешь, когда мы доставали ее из ящика, там, в деревне, я почувствовал, что скоро умру… и не испугался! Я не понимаю, как тебе объяснить, что я почувствовал. Наверное, впервые поверил в вечную жизнь. Хорошо бы только она была не всегда такой, как сегодня.
Со всех сторон послышались команды. Вдоль линии обороны бежали офицеры, посыльные, в окопы возвращались солдаты. Один из «сталинградцев» присел на корточки перед Отто и Ральфом:
— Сейчас иваны пойдут в атаку, — сказал он. — Обычно они идут сплошным строем, иногда за танками. Держите линию обороны. Если попытаетесь удрать или доведете дело до рукопашной — вам конец. Они сытые и им тепло. А в нашем состоянии драться станет только ненормальный. Не пускайте их в траншеи. Меняйте магазины вовремя, а лучше раздобудьте себе больше оружия, зарядите его и положите рядом. В бою обычно не хватает одного-двух патронов, чтобы остаться в живых.
— По-моему, он ничего не боится, — сказал Ральф, глядя вслед «сталинградцу», который уже инструктировал других новичков.
— Я тоже ничего не боюсь, — ответил Отто, закуривая очередную сигарету. — А он, наверное, думает, что если суждено было выжить в Сталинграде, здесь ему ничего не страшно. Вон, Нейбах, тоже воевал с тридцать девятого года, и что? Его время пришло, несмотря на все заслуги.
— Странно, а я дрожу весь, — Ральфа действительно колотило от холода и от страха перед ближним боем.
— Выпей. Интересно, не будь у нас шнапса, насколько бы сократилось количество героев войны?
— А русские тоже перед боем пьют алкоголь? — спросил Ральф, сделав два или три обжигающих горло глотка.