Немец
Шрифт:
Ральф и Отто не сумели найти общего языка с двумя приписанными к их роте «сталинградцами», которые не утруждали себя попытками скрыть чувство превосходства над солдатами, чей боевой и жизненный опыт ограничивался схватками местного значения. Надо сказать, парни эти были явно из крестьян, что, несомненно, помогло им выжить, ведь за интеллигентность, мягкотелость и неспособность к приспособленчеству на фронте часто приходилось расплачиваться жизнью.
Души «сталинградцев» еще больше огрубели. Пробираясь к своим, солдаты стали свидетелями голодной смерти сотни своих товарищей. Грызли кожаные ремни и, не исключено, принимали участие в актах каннибализма, слухи о которых просачивались
Казалось, сама русская земля и местная природа мстили завоевателям, и месть была беспощадной и чудовищной, довершая то, что не сумели сделать пули, снаряды и бомбы.
Лишь в редкие моменты, под настроение, чаще после двухсот граммов шнапса, ветераны кое-что рассказывали о своих злоключениях.
Русские бывали и жестоки и великодушны одновременно, и в противоречивом смешении диаметрально противоположных поступков раскрывались перед немцами в новом, еще более загадочном свете. Иные конвойные могли с прибаутками да шутками пристрелить умирающего пленного, но тех, кто еще имел силы волочить ноги, терпеливо доставляли в лагеря, где кормили не хуже, чем советских солдат, и уж точно лучше, чем «своих» заключенных.
У офицеров поверженной 6-й армии не отобрали боевые награды, и, если не считать редких тычков прикладами в спину, обращались корректно. Утверждали, что немцев в советских лагерях будут перековывать в большевистскую веру. Еще говорили, мол, поскольку Сталин велел считать попавших в плен русских предателями, за жестокое обращение с ними в германских лагерях мстить пленным немцам было не принято. Все это, конечно, объясняло деликатное отношение к военнопленным. Но лишь частично. Ведь если подумать, то чем можно было объяснить слезы русских женщин, провожающих взглядами колонны захваченных в плен немцев, чей жалкий вид вызывал у них сочувствие? Кто знает, быть может, именно этот «фриц» или «ганс» сделал ее вдовой, а она стоит, смотрит и с жалостью качает головой. И непонятно, чем было это православное всепрощение, встречающееся на территории победившего атеизма: свидетельством силы этого народа или же отражением его слабости перед прагматичной западной цивилизацией?
Те, кому посчастливилось скрыться по пути в лагерь или избежать плена, были свидетелями и не таких парадоксов. Но их душа устала, и сознание не стремилось вникать в глубинную суть происходящего. Тем более, они не желали до дна душевного раскрываться перед теми, кого считали «тыловыми крысами».
На смену восхищению, симпатии и сочувствию, первоначально возникшим у Отто и Ральфа при виде героев, чудом добравшихся до своих после окружения 6-й армии Паулюса, быстро пришли безразличие и даже враждебность. В конце концов, друзья не виноваты в том, что судьбе и командованию было угодно целый год держать их за линией фронта. На войне ведь солдату и даже ефрейтору — оплоту и гаранту порядка в строевых частях — не позволено самостоятельно выбирать место дислокации.
Кому-то, при этом, чрезмерно везет. Так, несмотря на обещанную отправку на фронт, Ральф и Отто провели в Жиздре еще несколько месяцев, пока, наконец, их перебросили в город Воронеж. Весной на московском направлении германское командование ограничивалось проведением лишь отдельных операций, целью которых было вытеснение советских частей, глубоко вклинившихся в оборону вермахта. Но друзья не принимали участия даже в этих локальных схватках. Они еще раза три наведывались в район Хизны, причем, два раза из трех сопровождали колонны, идущие в сторону Барятино.
Относительно спокойная жизнь продолжалась до поздней осени 1942 года, когда, наконец, был дан приказ грузиться в Зикеево в эшелоны, следующие на юг.
Мотострелковые части, вошедшие
В Воронеже друзей разделили. Ральфа назначили командовать взводом охраны, в зоне ответственности которого находился офицерский клуб, а Отто был вынужден нести службу на северной окраине города, лишь изредка имея возможность ночевать в отапливаемой избе. Чаще всего он коротал часы отдыха в землянке, а то и в окопе, укрывшись запорошенной снегом периной.
Отто и Ральф виделись редко, к тому же, последний старался все свободное время проводить в обществе местной девушки, работающей в клубе то ли уборщицей, то ли посудомойкой.
Зимой случилась непоправимая сталинградская трагедия. Тогда-то в их часть и попали первые «счастливчики», сумевшие ее пережить.
Новый, 1943 год, не принес облегчения. Немцы спешно покидали город, а за ними, буквально по пятам, следовали набравшиеся опыта части Красной Армии. Это была совсем не та армия, с которой довелось сражаться весной и летом 1942-го. Тогда русские действовали неорганизованно, бросали в атаки тысячи людей, не проводя интенсивных артподготовок, другими словами, выравнивая фронт и затыкая дыры человеческой массой. Зимой 1943 года все было не так. Советская артиллерия и авиация наносили массированные удары по обороняющемуся противнику. И только потом, когда, казалось, уцелевших можно брать голыми руками, советские командиры бросали в атаку танки и пехоту.
Именно зимой 1943 года пришло время платить за тыловой комфорт.
Их полк отступал. Командование всеми силами пыталось поддерживать порядок, дисциплину и боеспособность. При этом приходилось рассчитывать на сознательность солдат и оказавшееся в дефиците чувство долга. Лишения сближали подчиненных и командиров, и наиболее дальновидные умерили начальственные амбиции. Чрезмерная строгость в обстановке перманентной борьбы за выживание могла спровоцировать неадекватную реакцию со стороны обмороженной, обескровленной и до предела озлобленной солдатской массы.
По мере отступления полк редел. Всякий раз, просыпаясь утром и дрожа от холода, Ральф видел, что несколько человек так и оставались лежать без движения. Когда была возможность, их хоронили, устанавливая на могилах кресты или обычные палки, на которые вешали солдатские каски.
В дни, когда природа переставала лютовать, стихали ветры, выпадал снег и ослабевали морозы, полк активно беспокоили партизаны, устраивая коварные засады. Иногда налетали вражеские «яки» и «илы», чтобы беспощадно бомбить и расстреливать отступающих.
По календарю вроде бы наступила весна, но еще недели две стояли страшные морозы. В это время на фронте было относительное затишье. Регулярные части противника не беспокоили, да и партизаны отсиживались в лесу. Однако жить легче не стало. Масло в двигателях бронемашин и грузовиков опять замерзало. Катастрофически не хватало топлива, из-за чего пришлось взорвать часть техники, оставив только самое необходимое для прикрытия и транспортировки раненых и больных.
Однажды вечером, после многокилометрового броска, когда командованию пора было уж дать приказ о передышке, в стороне от дороги показалось два десятка домов. Перспектива провести хотя бы одну ночь под крышей, затопить печь, просушить одежду (солдаты не снимали ее уже несколько недель), заставила командиров организовать в деревне разведку. Оказалось, там почти никто не живет. Большинство изб пустовали. Их окна были заколочены.