Немтырь
Шрифт:
— Ить, сам понимашь, что сил нет, — продолжала урок Федосия. — Так захлестнуться недолго. Хорошо, что Агрипина и Катерина рядом были. Мужики-то ить все на покосе.
Янис подавлено молчал. Понимал, что виноват. От этого в туалет меньше не хотелось. Федосия, посмотрев на его жалобное лицо, все поняла, прониклась состоянием, подставила бадейку рядом с нарами:
— На вот, сходи. Да не майся, — и, чтобы его не стеснять, вышла на улицу.
Потом молча вынесла ведро, вернулась назад. За ней, тяжело переступая через порог, вошел старец Никодим. Сухо ответив на приветствие, молча осмотрел
— Барсучины надо. И настой трав, пущай пьет. Да кормите ладом, пущай Агрипина курицу зарубит. Молоко давайте, крови много утекло… Спаси Христос! — И ушел.
Федосия последовала за ним.
Вскоре она вернулась с корзинкой, в которой была еда: сырые яйца, молоко, ржаной хлеб и мед. В отдельном туеске — барсучий жир. Выставив перед ним все на стол, наказала:
— Покуда ешь это. Скоро Агрипина курицу заварит. Перед тем, вот, выпей барсучины.
Взяла корзинку и опять ушла, оставив одного. Он приподнялся на локте, посмотрел содержимое сосудов и… Едва не уронил туесок от радости. Молоко! Схватил за край, припал губами: наслаждение! Сколько мечтал выпить хоть глоток с хлебом! Выпил едва ли не половину, оторвал кусок каравая, обмакнул в мед, стал с жадностью кусать, запивая утренним надоем. Вкусно! Нет сил оторваться. Когда-то все это было в избытке: ешь, не хочу, теперь, после стольких лет одиночества, казалось изысканным лакомством.
Ел и пил до тех пор, пока не опустел туес. Забыл, что прежде надо выпить барсучий жир. Почувствовал насыщение, тяжесть в желудке. Стало хорошо, тепло, приятно. Даже не вытерев с губ белые капли, медленно завалился на сено и тут же уснул.
Очнулся от негромкого стука. Кто-то, уходя, хлопнул дверью. В мутном окошке — день. Янис приподнялся на локте — рядом под чистым полотенцем небольшой чугунок, пахнет вкусно. И вновь полный туесок с молоком, краюха хлеба, мед в чашке, пустая посуда для еды и чистая, деревянная ложка. Приподнял крышку на горячем чугунке — закружилась голова: куриный суп. Налил в чашку, отломил хлеб, начал есть, запивая молоком. Теперь спокойно, прислушиваясь к звукам на улице.
Выхлебал суп из чашки, выпил треть туеска молока, немного хлеба: наелся. Прибрал на столе, прикрыл посуду. Лег, закрыл глаза.
За стеной тишина. Только едва слышно где-то далеко шумит ручей. Где-то глухо пропел петух, замычал теленок. У Яниса замерло сердце — вспомнил свой дом, деревню. Там вот так же пели петухи, мычали коровы, ржали лошади, лаяли собаки. Как давно это было. Да и было ли вообще?
Воспоминания прервала легкая поступь: дверь потихонечку отворилась, в щель заглянул Никитка. Внимательно посмотрел на него, тяжело вздохнул, хотел закрыть, но Янис позвал его:
— Чего не заходишь? — и показал на лавку: — Иди, садись рядом.
Немного постояв, мальчик осторожно прошел внутрь избы, перекрестился, скромно сел около него, аккуратно положил руки на колени.
— Где твои друзья? Почему ты не с ними? — не зная, с чего начать разговор, посмотрел на него Янис.
— Помогаю, — негромко, едва слышно ответил Никитка.
— Кому?
— Тебе.
— Что мне помогать? Я не маленький, сам справлюсь.
— Ага, вон тот раз давеча брякнулся, а матушка Федосия меня отругала, что недоглядел.
— Вон как! Это что, она тебя сюда за дверь приставила?
— Нет, тятенька указал.
— А кто твой отец? Где он сам?
— На покосах сено мечут. Его Егором кличут.
— Понятно. А где же Дмитрий? — вспомнил Янис.
— Так они с Андреем на конях утром поехали туда, — махнул рукой на стену. — Как ты сказал, что тебя медведь возле избы ломал да собаку порвал, так они до свету и поехали. Сказали, что надо зверя и собаку закопать, чтобы другой медведь не пришел на запах, а то напакостит в избе. — И с интересом в глазах спросил: — А что, правда то, что медведь на тебя кинулся?
— Да нет, это я на него, — равнодушно ответил Янис. — Улей хотел отобрать.
— А ты что, один в тайге живешь?
— Да как тебе сказать, вроде бы как не один… Собака была.
— Страшно, наверно, одному-то? — с округлившимися глазами, затаив дыхание, спросил Никитка.
— Не особенно. Первое время плохо, потом привык.
— А я думаю — страшно, — не поверил мальчик. — У нас вон дедушка Аким в отшельниках жил за горой. Матушка Федосия к нему ходила. Один раз вернулась, говорит, дед Аким в избушке мертвый лежит, ножом весь истыканный и голова отрезана. Наверное, разбойники убили, — сдавленно добавил мальчишка и несколько раз перекрестился, — спаси Христос!
После его короткого рассказа Янис вдруг вспомнил Клима-гору и его брата Мишку-бродягу. Но чтобы не пугать собеседника, перевел разговор на другую тему:
— А что, братья у тебя есть?
— Есть! — с живостью ответил Никитка и, загибая пальцы начал перечислять. — Миша, Федя, они старше меня, сейчас на покосе, а Ваня и Гриша — младше, на огороде картошку тяпают. Еще сестры есть: Фрося, Дуся, Катя, что тебе еду принесла.
— Когда принесла? — встрепенулся Янис.
— Давеча, пока ты спал.
— Так я же не видел…
— Оно и понятно. Катя сказала, что у тебя молоко на губах не обсохло, как у теленка, — проговорил Никитка и засмеялся.
— Вот те на… — смутился Янис. — Так выходит, девушка, которая меня поднимала, твоя сестра Катя?
— Да она мне скоро не сестра будет.
— Почему?
— Тятечка сказал, ее замуж отдавать будут, невеста будет.
— Как это, отдавать? У нее жених есть?
— Нет еще, но скоро будет. Тятечка говорил, к листопаду поедет в Озерное к Кужеватовым. Там у них в семье много парней, жениха быстро найдут!
— А что же, у вас в деревне своих не хватает?
— У нас не можно, у нас все родня. Так всегда делают: если нам жениха или невесту надо, мы к Кужеватовым идем, или в Еланское к Столбачевым. Если им надо, они к нам.
— Вон как получается… — задумчиво проговорил Янис. — Выходит, у вас жених невесту до свадьбы не видит?
— А зачем? — по-взрослому, серьезно посмотрев на него, ответил Никитка. — Матушка Федосия говорит: стерпится — слюбится и на всю жизнь приголубится. Все одно жена мужу Богом на всю жизнь дана.