Необручница: На острове любви
Шрифт:
Госпожа задумалась, уносясь в какие-то свои воспоминания, и её руки рассеянно придвинули всё ту же шкатулку к себе, пальцы медленно погрузились в украшения.
— Любовь — это почти всегда страх потерять любимого… Это боль и ревность, снедающая твоё сердце, когда ты видишь его с другой…
Невольно я вспомнила, как в перерывах, когда госпожа ждала нужных признаков беременности, поначалу она оставалась с нами — просто сидела в кресле и наблюдала за тем, как сир Брис старается сделать мне приятное. Я чувствовала её ревность на расстоянии, разделявшим наше ложе и её кресло, и оттого не могла расслабиться, а это ещё больше заводило господина. Тысяча сказанных ею слов о вере в меня и мою порядочность не могла перечеркнуть того ощущения, от которого начинала гореть моя кожа на лице и груди. Это была не неискренность госпожи, а, думаю, попытка смириться с принесённой жертвой — отдать одного любимого человека на месяцы, чтобы родить другого, не менее желанного. Я же не ревновала сира Бриса к госпоже Амели, никогда! И её к нему, как ни странно. Злилась лишь, когда мне казалось, что он её обижает или недостаточно ласков. Выходит, и к госпоже моя любовь была не совсем любовью? Додумать предположение я не успела.
— … Это постоянные мысли о нём, если его нет рядом…
О, вот тут я точно была уверена — сир Брис не занимал мою голову круглосуточно. Чаще симпатия вспыхивала, лишь когда он оказывался рядом, и в этом, наверняка, была виновата магия договора.
— … И ты веришь, что без него не было бы тебя…
— Госпожа может не переживать, — я постаралась улыбнуться не сочувственно, а добросердечно: — Я не влюблена в господина. Мне просто хорошо с ним и приятно заботиться о его здоровье. Я не буду преследовать его после завершения договора.
Сирру Амели расколдовали, она глубоко вздохнула, с видимым облечением. Отёрла лоб и улыбнулась так, словно только что избавилась от давно беспокоившей проблемы:
— Благодарю тебя, Ана! Ты — моя опора, и я верю тебе даже больше, чем себе.
Она вытащила из блистающей разноцветной горы подвеску на золотой цепи и попросила меня наклонить голову. Это была непостижимо тонкая работа — сердце, увитое рампантами, цветами, символизирующими привлекательность, богатство и нежные чувства дарителя.
— Хочу, чтобы эта подвеска напоминала тебе обо мне. Если вдруг станет грустно или страшно, помни — мысленно я всегда с тобой. И вот ещё… — на палец мне было надето простенькое на первый взгляд, с тонким ободком, колечко, в котором красовался изумительно яркий зелёный, как и глаза госпожи, изумруд. — Это первый подарок Бриса. Думаю, не будет лишним напоминать моему супругу обо мне.
Госпожа улыбнулась и подмигнула мне, а я припала к её рукам, обещая не только не забывать сама, но и напоминать господину о той, что растит его ребёнка под любящим сердцем.
Затем сирра Амели выудила из драгоценностей ещё три кольца, браслет и одно ожерелье, сняла с пальцев те, которые носила под красное платье, надетое сейчас на ней, и унизала украшениями, выглядевшими старыми, свои тонкие белые пальчики. Ожерелье помогла застегнуть я.
— Это фамильные украшения, доставшиеся мне от матери, а ей — от бабушки, и брачное кольцо. И если родится дочь, они перейдут однажды к ней, если сын — его жене.
Она в последний раз полюбовалась на рассыпанные сокровища, зарылась в них пальцами и подбросила, засмеявшись, над кроватью. Затем сгребла их в лежащую рядом шкатулку и попросила меня протянуть руку. Игла уколола мой палец, и госпожа выдавила четыре капли крови на углы крышки. Затем приложила мою руку, а свою — поверх. Направила магию, и я почувствовала странное тепло, растекающееся по венам.
— Теперь это всё твоё, ларец откроется только от твоего прикосновения, — госпожа сунула мне, ошеломлённой, тяжёлую шкатулку. — Обет есть обет. Сир Брис в курсе, не переживай. Когда закончится договор, ты сможешь продать это всё и открыть своё собственное дело.
Я испуганно затрясла головой, отказываясь от неразумной и щедрой жертвы, но госпожа была непреклонна. Если одну подвеску и кольцо я могла принять, то целое состояние могло начисто лишить меня сна. Услышав об этом, госпожа засмеялась:
— Ана, ты последний в Люмерии человек, который сойдёт с ума от этих драгоценностей. Я тебе верю. Не обижай меня и не мешай мне исполнять обет. Да, я люблю эти вещицы, ведь они напоминают мне о счастливой жизни с Брисом. Но настоящего счастья не будет, если не родится наследник. А отдавать это богатство родственникам, для которых они не имеют настоящей цены, я бы не хотела. Попроси Бриса рассказать о каждом подарке, надеюсь, он вспомнит всё.
Скрепя сердце я приняла подарок. Но едва пришла в голову идея продать это всё сиру Брису за монету, мне стало легко, и больше о драгоценностях я не думала. Это была не моя жизнь, не мои воспоминания. Не знаю, возможно, госпожа знала, что я так поступлю, однако ничто в её поведении или взоре не выдало коварного умысла.
Остальное время до обеда прошло запланировано. Если о чём госпожа и жалела на Адноде, так это о своём садике. Вот где слёзы полились потоком, когда она прощалась с деревьями. Мы набрали сочных фруктов ей в дорогу, чтобы те утешали её и радовали зарождающуюся жизнь.
— Отломите веточку, госпожа, — посоветовала я, — а дома вырастите дерево на память об Адноте.
Моей идее поаплодировали. Ветку поместили в кувшин с водой, чтобы не подсушилась в дороге.
Радость госпожи и её уверенность в том, что на этот, третий раз, всё получится, не могла не заражать. Предыдущие две беременности обрывались на сроке в месяц-два, а ведь на этот раз прошло всего две недели. Поэтому радостный отъезд, готовность пожертвовать ценными вещами и даже ночами любви с сиром Брисом поначалу беспокоили меня. Истовость госпожи в вопросе деторождения граничила, как мне периодически раньше казалось, с сумасшествием. Но сирра Амели и в этот раз успокоила, объяснила предыдущие ошибки.
Сир Брис в глазах государства должен был выглядеть не просто ответственным работником — воистину самоотверженным. Свой ежедневный резерв поисковика он расходовал, как положено, — до критической отметки, чувствуя ответственность не только за добычу необходимой для Люмерии руды, кристаллов, но и людей, работавших под его началом — простых лумеров в том числе. Малейшая ошибка (то, о чём говорил Райан) могла привести к непоправимым последствиям.
И, если сравнить две маг-силы с океаном, то при появлении ям или трещин на дне их пустота сразу заполнялась водой. Так происходило и с резервом сира Бриса. В невидимый пустой сосуд поисковой магии переливался огонь, который начинал увеличивать свой ресурс, замечая пустоту.
Из-за давления огненного дара резерв поисковой маг-силы больше не мог расти, и тогда у сира Бриса от переизбытка огня можно было видеть искры, отлетающие от пальцев. Я как-то спросила сирру Амели, почему сир Брис не может для разгрузки, например, зажигать все камины во дворце — и ему хорошо, и польза слугам. Госпожа долго смеялась, представляя себе мужа, путешествующего по комнатам. Он уставал не только ментально, но и телесно. Организм переставал справляться с балансом маг-сил. Единственное, что сир Брис делал регулярно — это заряжал согревающие артефакты для купальни, которыми пользовались все жители дворца, не имеющие дара огня.