Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Это Фадеев сказал, что комната контрпропагандистов похожа на класс. В таком случае наш «руковод» за отдельным столиком к нам лицом — Михаил Михайлов похож на учителя, хотя меньше всех ростом и стул для него неудобно высок.
Из всех нас, кажется, только один Михайлов останется верен приобретенному в годы войны опыту контрпропагандистской работы. Пройдут долгие годы после войны, и Михайлов станет видным обозревателем «Известий» и даже редактором международного отдела этой газеты. Но — бог мой! — как изменится мир, прежде чем воинствующий наш руковод станет мирным международным журналистом. Сколько великих событий произойдет на земле до того, как Владимир Ермилов напишет свою книгу о Достоевском, а Леонид Боровой прославится книгой «Путь слова», прежде, чем... прежде, чем... прежде...
Идет еще только 1941 год. И словно наше время провидел поэт Майков: «Бой повсюду пройдет—-по земле, по морям и в невидимой области духа...»
Мы, здесь сидящие, воюем в «невидимой области духа»... Передо мной на столе текст воззвания гитлеровцев к норвежцам. Каждый, кто отправится на захваченную Украину добывать хлеб для немцев, получит в собственность участок земли в Норвегии!
Немцы распоряжаются норвежской землей, как собственной! Немцы пытаются добывать украинский хлеб руками так называемых сельскохозяйственных добровольцев из оккупированных стран. И прежде всего — норвежцев. Наемников немцы собираются вознаграждать за счет норвежского фермерства. Вот то, что я должен сегодня объяснить своим невидимым собеседникам — норвежцам.
Но в Норвегии нет свободных участков земли. Норвежец на камне строит свою жизнь, общество, государственность и хозяйство. Я видел в Норвегии, как пять-шесть человек копали землю на узкой полоске у самого моря, наполняли ею мешки и тащили наверх, на плоскую вершину голой скалы. Они делали поле. Теперь немцы готовятся отнимать возделанные руками норвежцев поля и передавать их своим наймитам. Понятно, почему квислинговцы вдруг занялись учетом всех «альменнин-гер» — пастбищ или участков леса, которыми сообща пользуются крестьяне-норвежцы. «Альменнингер» будут отняты у крестьян и переданы наймитам. Но пусть и наймит не забывает: у него мало надежды вернуться с Украины домой. Украинские партизаны расправляются с гитлеровскими наймитами так же, как с гитлеровцами. Если тебе надоела жизнь, отправляйся добывать украинский хлеб для немцев! Если тебе дорог твой участок земли, берись за оружие, норвежский фермер!
Слава богу, удалось сказать на одной страничке все, что надо было сказать. Но дойдет ли до норвежского фермера то, что я написал на этой страничке? Слушает ли он «Голос Москвы» на своей земле, попранной сапогами гитлеровских солдат? Услышишь ли ты меня, мой невидимый собеседник?
Проходит два дня — и на мой стол ложится листок с записью только что перехваченной квислинговской радиопередачи в Норвегии. В «перехвате» (так называется у нас запись сообщений вражеских радиостанций) только два пункта. Первый: украинцы по-братски встречают сельскохозяйственных добровольцев — норвежских наймитов Гитлера! Они по-братски делятся с ними украинским хлебом! И второй: «Не верьте московскому радио! Не смейте слушать «Голос Москвы»! Всякий, кто будет слушать московское радио, подвергнется суровому наказанию!»
Редко какой «перехват» доставлял мне такое удовольствие, как этот. Квислинговское радио ответило на мою передачу. Стало быть, удалось попасть в врага! Квислинг запугивает норвежских фермеров: не смейте слушать «Голос Москвы»! Ага, стало быть, слушают.
Ну что ж, ответим на квислинговские угрозы норвежским крестьянам. «Квислинг запрещает вам слушать Москву. Квислинг боится правды. Правда та, что вашу землю хотят отдать наймитам. Норвежский фермер, нужна ли тебе твоя земля?»
Однако не все же говорить с норвежцами только о норвежских делах. Мир неделим, и неделима война. Судя по перехватам, квислинговская пропаганда внушает норвежцам, что с Россией почти покончено. Дни Советской России уже сочтены. Поговорим же с норвежцами о России!
Подобно тому как в каждом живом организме происходит восстановление — регенерация утраченной крови, в огромном организме нашей страны восстанавливается утраченное. Колхозники Украины собственными руками уничтожили взлелеянные ими посевы, чтобы они не достались врагу. Но вот по шоссейным и проселочным дорогам Южного Казахстана уже движутся нескончаемые колхозные обозы. Казахстанские колхозники все излишки свои сдают государству. «За Украину!» Днепровские рыбаки (слушай, норвежский рыбак!) при приближении немцев рвали свои рыболовные снасти, глушили рыбу в Днепре, чтобы днепровская рыба не досталась немцам. Тогда астраханские рыбаки сказали: «Мы дадим рыбу и за себя и за днепров-цев». И вверх по Волге потянулись суда, груженные рыбой, и от волжских пристаней — в глубь страны. За Днепр. За Буг. За Днестр. На юге Украины колхозники сжигали хлопковые кусты, взращенные с любовью! Пусть лучше пропадут, чем станут немецкими! И вот киргизская патриотка Джапарова собрала одна 15 тысяч килограммов хлопка и показала мужчинам и женщинам Киргизии, как собирать хлопок, чтобы ни одна коробочка его не пропала!
Враг силился преградить путь нефти в Москву из Баку и Грозного. И в Башкирии рождается второе Баку. Белорусы, покидая свои колхозы, сжигали урожаи сахарной свеклы. Но в Казахстане ширятся свекловичные плантации. За Белоруссию!
Ты хочешь знать, что происходит в России, норвежец? Слушай.
В мартеновском цехе завода в уральском городе Кушве потребовалось срочно сменить деталь докрасна раскаленного ковша. Ковш перед этим был наполнен расплавленной массой металла. Четыре часа, по крайней мере, надо было прождать, прежде чем этот громадный ковш остынет и человек сможет влезть и сменить деталь. Но четыре часа в эпоху войны — это то же, что недели, месяцы мирного времени. И каменщик Красиков вошел в раскаленный ковш, не дожидаясь, когда раскаленное железо остынет. Красикова обливали водой из шлангов, вода вскипала на нем. Обжигая волосы, руки, рискуя жизнью, он так быстро сменил деталь, что плавка металла не задержалась. Он понимал, что рискует жизнью. Но разве смертельная опасность останавливает на фронте солдата? Вот как в эти дни живет Россия, норвежец!
В Норвегии нас слушали в фискеверах — маленьких рыболовецких портах. Их очень много в Норвегии — в укромных местах на шхерах. Все фискеверы связаны один с другим автоматическими телефонами. Идет рыба, и телефон опережает движение рыбы — звонят по всему побережью: рыба идет!
Автоматический телефон фискеверов помогал движению Сопротивления в Норвегии. Чуть где показывалось нацистское судно — звонили из одного фискевера в другой. И новости передавали по телефону. Разумеется, телефонный разговор происходил не на языке всем понятном. Говорили на языке, который, кроме рыбаков, не понимает никто. С древних времен у обитателей Лофотен, Вестфиорда, Вестеролена существовало поверье: для морских духов нет ничего нестерпимей обыкновенного норвежского языка. И если слышат его, то разгоняют всю рыбу. Чтобы не злить своенравных духов, норвежские рыбаки в море говорили на особом рыболовецком жаргоне. В морских духов давно перестали верить. Но в дни войны эпидемия суеверия стремительно распространялась по фискеверам. Рыболовецкий жаргон возродился вдруг на всем побережье. Освоили его даже те, кто недавно еще насмехался над суеверными стариками. На этом «суеверном» жаргоне и передавали по автоматическому телефону с фискевера на фискевер то, что удавалось услышать по радио Москвы или Лондона...
Переводились на «жаргон» и наши московские передачи.
О невидимые мои собеседники в фискеверах! Если б я мог представить себе вас в те ночи воздушных тревог, когда торопился писать тексты радиопередачи па Норвегию!
Двадцать лет минуло после войны — и только тогда стали доходить до нас некоторые, немногие имена невидимых собеседников наших во дни войны. О норвежских слушателях мы узнали больше, чем о других,— может быть, потому, что вышли в свет «Норвежские были» — книга маленьких документальных свидетельств советских военнопленных в Норвегии и норвежских участников Сопротивления. Так стало известно имя (но не фамилия) девушки Анны-Мари, медицинской сестры из госпиталя в городе Буде. Врачи и сестры этого провинциального госпиталя просили у начальника конвоя, сопровождавшего советских военнопленных, отпустить в госпиталь поработать несколько русских. И когда начальник их отпускал, норвежцы подкармливали их, снабжали продуктами для товарищей, а главное, сообщали им новости из Москвы. Медицинская сестра Анна-Мари была среди этих благородных норвежцев. Она знала русский язык и тайно слушала «Голос Москвы».
Алекс Краг, участник Сопротивления, рассказал, как в пещере на обрывистом берегу Глоппенфиорда, метрах в трехстах над водой, он жил вместе с четырьмя советскими военнопленными — беглецами из фашистского лагеря — Николаем Чечулиным, Яковом Потаповым, Филиппом Спицыным и Андреем Могилой. Тридцать норвежцев были посвящены в тайну «пещерных жителей» и снабжали их одеждой и пищей. Они настлали бревна на каменный пол пещеры, доставили беглецам лампу с рефлектором и радиоприемник. И в пещере над Глоп-пенфиордом раз в сутки звучал наш «Голос Москвы»...