Необыкновенные собеседники
Шрифт:
Зашла речь о случае в Харьковском драматическом театре — о нем много говорили тогда в Москве. Актер играл Ленина — авторского текста показалось ему недостаточно, захотелось, чтоб речь Ленина прозвучала «совсем, как в жизни». Актер и вставил в роль куски из стенограммы подлинной речи Ленина.
И что же? Ничто не прозвучало в спектакле так искусственно, как эта стенографически точная, «из жизни взятая речь». Вот что такое законы искусства!
— Ой, правда, правда. Я тоже когда-то думала, что надо стараться все из жизни —на сцену. А прямо, так просто — нельзя. Знаете, это как перевод на другой язык. Надо перевести.
Вот она и «переводит» на язык театра, на свой превосходный точный, чистый язык, образы жизненных мальчиков, таких жизненных, что кажется, будто только что прямо из зрительного зала взбежали на сцену и там живут. А зрителю и невдомек, что в том и искусство, чтобы перевести на язык сцены образы этих неповторимых, незабываемых мальчишек Сперантовой. Да так, чтобы на сцене они были «совсем, как в жизни».
Женских ролей она сыграла очень немного. Ее первая женская роль —Липочка в «Свои люди — сочтемся» Островского. Ох, и повоевала же она тогда с этой Липочкой!
— То играла мальчишек, которые как-то близки мне, дороги, понимаете? Ну, Егорка, Ахметка, другие там. А тут — Липочка. Нет, понимаете, надо войти в образ, а я эту Липочку терпеть не могу. Противная, такая бездушная. Я когда работала над ролью, все мысленно называла свою Липочку — Липкой. Липка и Липка. И ругала ее. И всякие воображаемые споры с ней затевала. Ей-богу.
Спорила, спорила с Липкой и поняла: никакой душевной чуткости у девчонки, никакого в ней любопытства, любознательности,— оттого и жестока так и бездушна. Ну ладно, погоди, Липка. Я сыграю тебя. Я тебе покажу!
И сыграла. И показала. И все-таки не так, как мальчишек. Как играла Липочку — многие до нее играли. А вот как играла мальчишек — никто до нее не играл. Не играют их так и сейчас, когда Сперантова перешла на роли седеньких мам или милых бабушек.
Большие две комнаты квартиры Сперантовой в стареньком домике на Смоленской площади ничем не напоминают жилище знаменитой актрисы. Ни венков с выцветшими лентами, поднесенными во дни юбилеев или после шумных премьер, ни фотографий в десятках сыгранных ею ролей.
14 октября 1950 года Москва чествовала Сперантову с связи с ее двадцатипятилетним юбилеем. Впервые в истории театральной культуры широко, празднично отмечался юбилей актрисы, посвятившей всю свою жизнь игре для детей.
И впервые актрисе театра для детей было присвоено звание народной артистки республики.
Да другой день в ее двух больших комнатах — ни ногой ступить из-за корзин с цветами. И в тот же день поспешила избавиться от них. Кажется, только и оставила себе две небольшие. Все разослала друзьям.
Я еще не решался позвонить ей, узнать, как чувствует себя после вчерашнего. Должно быть, утомлена, отдыхает. И вдруг — телефонный звонок.
— Вы будете дома? Сейчас я пришлю вам корзину цветов. Хорошо?
— Помилуйте. Да ведь ваш юбилей, вам и цветы!
— Ой, ну зачем мне столько? Сейчас пришлю.
Зато одно свидетельство своего триумфа бережет. И гордится им.
Гостеприимная хозяюшка дома ухаживает за гостем, кладет ему на тарелку собственного изделия студень — «на зарайский манер» приготовленный. Сама-то она из Зарайска.
— Ой в какой я вам сейчас стаканчик налью! Выпейте из андерсеновского стаканчика. Выпьете?
И подносит «андерсеновский» стаканчик. Получила его из Дании после того, как сыграла Гиальмара в спектакле «Сказки Андерсена». На стаканчике надпись по-датски: «Валентине Спе-рантовой» — и выгравированная на стекле фигурка Гиальмара в калошах счастья. Приезжали в Москву датчане, смотрели спектакль, восхитились:
— Что за чудо! Никогда не видали, чтоб так играли андерсеновского героя. Великая ваша актриса Сперантова!
Гиальмар Сперантовой был прежде всего живой, реальный мальчишка, попавший из жизни в сказку. Изумленными и вместе с тем критическими глазами смотрел он на население сказочного мира. Реальный мальчишка был куда взрослее сказочных взрослых: он видел и понимал то, чего не видели и не понимали живущие в сказочном мире взрослые простофили, придворные и короли.
Она вспоминает работу над «Сказками» как «ужасно мучительную». Сперантова не только играла, но и режиссировала. Приходилось раздваиваться: едва замечала, что кто-то играет неправильно, тотчас выключалась из образа, пробовала объяснять. А объяснять не любит. Решила — больше не станет думать о режиссерских задачах, будет только актрисой. И о чудо! Именно теперь, «оставшись только актрисой», стала режиссерски направлять весь спектакль. Повела за собой.
Сергея Михалкова знают как автора многих пьес для детских театров. Но драматург для детей Михалков начал в 1938 году с инсценировки марк-твеновского «Принца и нищего», ръеса называлась «Том Кенти», и, на счастье, заглавную роль сыграла Сперантова.
Она чувствовала, что играет «свое»,—было что сказать зрителю— «от себя».
Вот на репетиции она развивает ту иди иную сцену. Ей не хватает слов в тексте. Она добавляет свои. Михалков подхватывает и тут же на лету дописывает и, увлекшись, изменяет сцену. Они без конца подсказывают один другому. Она пробует только что набросанную новую сцену. Все хорошо, все довольны. И вдруг: «Можно мне попробовать по-другому?» И когда ей самой кажется, что все уже найдено, драматург кричит, что у него новая мысль. Испытывают еще один вариант, и все успокаиваются: ну теперь-то репетиции пойдут нормально, без всяких импровизированных находок и проб. И снова голос Сперан-товой: «В последний раз! Один только раз по-новому! Можно?» И, кивнув головой, улыбающийся режиссер уже знает, что «раз» этот совсем не последний и что вскоре раздастся ликующий голос драматурга: «Нашел! Есть! Придумал! Слушайте!»
Бывает, мир нарушается на репетициях. Режиссеру кажется, что Том — мальчик со Двора объедков — должен быть на сцене забит, запуган, робок. Тому, вероятно, страшно взглянуть на принца, он едва смеет поднять на него глаза! Ну нет! Сперантова не согласна. Том — вовсе не забитый мальчик, иначе он никогда не пробрался бы во дворец! Иначе, став королем, он не посмел бы законодательствовать по-своему. Для нее Том Кенти — дитя народа, мальчик, который однажды стал всемогущим и спешит послужить народу. Она вспоминает детство. Кто из детей не предавался мечтам о том, что бы он сделал, будь его власть! Это не властолюбие. Это мечты о возможности творить на свете добро.