Неоконченный поиск. Интеллектуальная автобиография
Шрифт:
(4) То, что на самом деле свойственно только квантовой механике, это (зависимая от фазы) интерференция вероятностей. Можно представить себе, что нам придется смириться с этим навсегда. Однако, по-видимому, это не так: возражая против решающих тестов Комптона в отношении фотонной теории Эйнштейна, Дуэйн предложил в 1923 году, задолго до появления волновой механики, новое квантовое правило [154] , которое можно рассматривать как аналог по отношению к импульсу правила Планка, относящегося к энергии. Правило квантизации импульса может применяться не только к фотонам, но и (на что обратил внимание Ланде) [155] к частицам, что дает рациональное (хотя и только качественное) объяснение интерференции частиц. Ланде затем утверждал, что количественные правила интерференции могут быть выведены из простых дополнительных допущений.
154
154 W. Duane «The Transfer in Quanta of Radiation Momentum to Matter», Proceedings of the National Academy of Sciences (Washington), 9 (1923), c. 158-64. Это правило может быть записано:
pх=nh/х (п —
См. Werner Heisenberg, The Physical Principles of the Quantum Theory (New York: Dover, 1930), c. 77.
155
155 Land'e, Dualism to Unity in Quantum Physics, c. 69,102 (см. примеч. 136 выше), и New Foundations of Quantum Mechanics (Cambridge: Cambridge University Press, 1965), c. 5–9.
(5) Таким образом, целый сонм философских духов может быть теперь изгнан, и все эти ошеломляющие философские утверждения о вмешательстве субъекта или разума в мир атома могут быть отброшены. Это вмешательство большей частью может быть объяснено субъективистской ошибочной интерпретацией исчисления вероятностей [156] .
19. Объективность и физика
В предыдущей главе я подчеркнул ряд аспектов Logik der Forschung и моих дальнейших вытекавших из этой книги выводов, которые не имеют отношения или имеют лишь небольшое отношение к моей критике позитивизма. Однако критика позитивизма играла некую вспомогательную роль даже в формировании моих взглядов на квантовую теорию. Мне кажется, что я приобрел иммунитет к раннему позитивизму Гейзенберга, отвергая позитивизм Эйнштейна.
156
156 См. особенно [1959(a)], [1966(e)], новое Добавление * xi; a также [1967(k)].
Как я уже упоминал (глава 8, текст между примеч. 31 и 32), я познакомился с теориями Эйнштейна благодаря Максу Элштейну. Он не подчеркивал и не критиковал обзервацион-стский взгляд, то есть взгляд на теорию с точки наблюдателя, но он помог мне понять проблему специальной теории (боюсь, в своей не-исторической манере, это была проблема, поставленная опытом Майкельсона и Морли) и обсудил со мной форму ее решения, предложенную Минковским. Возможно, именно в свете этого начинания я никогда не принимал операционистский подход к одновременности всерьез. Статью Эйнштейна 1905 года [157] можно читать, будучи реалистом, не уделяя никакого внимания «наблюдателю»; и наоборот, ее можно читать, будучи позитивистом или операционалистом, обращая внимание только на наблюдателя и его дела.
157
157 Albert Einstein, «Zur Elektrodynamik bewegter K"orper», Annalen der Physik, 4-ая серия 17, с. 891–921; англ, перевод «On the Electrodynamics of Moving Bodies» в Albert Einstein et al., The Principle of Relativity, перевод W. Pennet и G. B. Jeffrey (New York: Dover, 1923), c. 35–65.
Интересно, что Эйнштейн сам был долгое время догматическим позитивистом и операционалистом. Позднее он отверг эту интерпретацию: в 1950 году он сказал мне, что не жалеет так ни об одной из своих ошибок, как об этой. Эта ошибка приняла действительно серьезную форму в его научно-популярной книге «Относительность: специальная и общая теория» [158] . Там на с. 22 английского издания (с. 14 и далее немецкого издания) он пишет: «Я бы попросил читателя не продолжать далее до тех пор, пока он полностью не убедится в этом пункте». А пункт, говоря кратко, состоял в том, что «одновременность» должна быть определена — и определена операционным образом, — потому что в противном случае «я позволяю себе обманываться… когда представляю, что способен приписать смысл утверждению об одновременности». Или иначе говоря, термин должен быть определен операционально, или он бессмыслен [159] . (Здесь в зародыше содержится позитивизм, развитый позднее Венским кружком под влиянием «Трактата» Витгенштейна, и позитивизм в очень догматической форме.)
158
158 Einstein, Relativity: Special and General Theory (1920 и позднейшие издания). Немецкий оригинал "Uber die spezielle und die allgemeine Relativit"atstheorie (Brunswick: Vieweg & Son, 1916). (См. примеч. 32 и 33 выше.)
159
159 (Добавлено в 1975.) Эту позитивистскую и операционалистскую интерпретацию определения одновременности Эйнштейна я подверг критике в «Открытом обществе» [1945(c)], с. 18, и еще более сильно в [1957(h)] и позднейших изданиях, с. 20.
А ситуация в теории Эйнштейна состоит просто в том, что в любой инерциальной системе (или «стационарной системе») [160] события являются либо одновременными, либо нет, как и в ньютоновской теории; и здесь действует следующий закон транзитивности:
(Тр) В любой инерциальной системе, если событие а одновременно с событием b, а событие b — одновременно с событием с, то а одновременно с с.
160
16 °Cм. статью Эйнштейна 1905 года, раздел 1; в книге Principle of Relativity, с. 38–40 (см. примеч. 143 выше).
Но закон (Тр) в общем виде не действует для определения времени трех удаленных друг от друга событий, если только система, в которой одновременны а и b, не совпадает с системой, в которой одновременны b и с: он не действует для удаленных событий, время которых измеряется в различных системах, то есть в системах, находящихся в движении друг относительно друга. Это следствие принципа постоянства скорости света в применении к двум (инерциальным) системам, находящимся в движении друг относительно друга, то есть принципа, позволяющего нам вывести преобразования Лоренца. Здесь нет даже нужды упоминать одновременность, кроме как для того, чтобы предупредить неосторожных, что преобразования Лоренца несовместимы с применением закона (Тр) ко времени событий, измеряемому в различных (инерциальных) системах [161] .
161
161 Путем неправильного применения очень интуитивного принципа транзитивности (Тр) к событиям, лежащим вне одной системы, можно легко доказать, что любые два события одновременны. Но это противоречит аксиоматическому предположению, что внутри каждой инерциальной системы существует временной порядок; иначе говоря, что для любых двух событий в рамках одной системы возможно одно и только одно из трех отношений: а и b одновременны; а предшествует b; b предшествует а. Это было проигнорировано в статье С. W. Rietdijk, «A Rigorous Proof of Determinism Derived from the Special Theory of Relativity», Philosophy of Science, 33 (1966), c. 341–344.
Очевидно, что здесь нет повода вводить операционализм, и еще менее того — настаивать на нем. Более того, поскольку Эйнштейн в 1905 году — или, по крайней мере, во время написания статьи об относительности — не был знаком с экспериментом Майкельсона, доказательств постоянства скорости света у него было очень мало.
Однако многие отличные физики были весьма впечатлены операционализмом Эйнштейна, который рассматривался ими (как в течение долгого времени и самим Эйнштеном) неотъемлемой частью теории относительности. Поэтому случилось так, что операционализм вдохновил Гейзенберга к написанию статьи 1925 года и к выдвижению широко распространенного предположения, что траектория электрона или его классическое местоположение-с-импульсом, являются бессмысленными понятиями.
Здесь, на мой взгляд, открывалась возможность проверки моей реалистской эпистемологии путем применения ее к критике субъективистской интерпретации квантово-механического формализма Гейзенберга. О Боре в Logik der Forschung я говорил мало, потому что он был менее откровенен, чем Гейзенберг, и потому что я не хотел навьючивать Бора воззрениями, которые могли оказаться неверными. В любом случае, именно Гейзенберг основал новую квантовую механику на операциона-листской программе, и это его успех обратил большинство физиков в позитивизм и операционализм.
20. Истина, вероятность, подкрепление
Ко времени публикации Logik der Forschung я почувствовал, что есть три проблемы, которые я должен был развивать далее: это истина, вероятность и сравнение теорий в отношении их содержания и подкрепления.
Несмотря на то, что понятие ложности — то есть неистинности — в Logik der Forschung играло большую роль, я пользовался им довольно наивно и обсуждал его только в главе 84, под названием «Замечания об использовании понятий «истинный» и «подкрепленный»» (Bemerkugen "uber den Gebrauch der Begriffe «wahr» und «bewahrt»). В то время я не был знаком с работами Тарского и с различением двух типов металингвистических теорий (одна из которых была названа Карнапом «Синтаксисом», а другая Тарским — «Семантикой»; позднее они подверглись хорошему различению и обсуждению в работе Марии Кокошин-ской) [162] ; но в том, что касалось отношения истины и подкрепления, мои взгляды [163] стали более или менее стандартными в кружке — то есть, среди тех его членов [164] , которые, подобно Карнапу, разделяли теорию истины Тарского.
162
162 Cm. Marja Kokoszynska, «"Uber den absoluten Wahrheitsbegriff und einige andere semantische Begriffe», Erkenntnis, 6 (1936), c. 143–165; cp. Carnap, Introduction to Semantics, с. 240, 255 (см. примеч. 15 выше).
163
163 [1934(b)], раздел 84, «Wahrheit und Bew"ahrung»; cp. Rudolf Carnap, «Wahrheit und Bew"ahrung», Proceedings of the IVth International Congress for Scientific Philosophy, Paris, 1935 (Paris: Hermann, 1936), том IV, c. 18–23; адаптированный английский перевод появился как «Truth and Confirmation», в Readings in Philosophical Analysis, под ред. Herbert Feigl и Wilfrid Sellars (New York: Appleton-Century-Crofts, Inc., 1949), c. 119–127.
164
164 Многие члены кружка вначале отказывались оперировать с понятием истины: ср. Kokoszynska, «"Uber den absoluten Wahrheitsbegriff» (см. примеч. 147 выше).
Когда в 1935 году Тарский объяснил мне (в Народном Парке [Volksgarten] в Вене) свою идею определения истины, я понял, насколько важной она была и что он наконец реабилитировал сильно оклеветанную теорию истины как соответствия, которая, по моему мнению, всегда была теорией истины с точки зрения здравого смысла.
Мои дальнейшие мысли состояли, главным образом, в попытке уяснить себе то, что было сделано Тарским. На самом деле, он не определял истину. Конечно, он сделал это для очень простого формализованного языка и обрисовал методы ее определения в классе других формализованных языков. Но он дал ясно понять, что существуют другие, по сути, эквивалентные способы введения истины: не при помощи определения, а аксиоматические; поэтому вопрос, должна ли истина вводиться аксиоматически или при помощи определения, не может быть фундаментальным. Более того, все эти точные методы были ограничены формализованными языками и, как показал Тарский, были неприменимы к обычному языку (с его «универсалистским» характером). Тем не менее было ясно, что анализ Тарского может научить нас, как без особых трудностей использовать понятие истины в обыденной речи, и более того, как пользоваться им в его обыденном значении — как соответствия фактам. В конце концов я решил, что то, что было сделано Тарским, — это демонстрация того, что как только мы усваиваем различие между объектным языком и (семантическим) мета-языком — языком, на котором мы можем говорить об утверждениях и фактах, — не остается больших трудностей для понимания того, как утверждение может соответствовать факту. (См. главу 32 ниже.)