Неосторожность
Шрифт:
– Слушай, мне жаль, что я ничем не могу помочь, но у меня назначена встреча, – лгу я.
Он смотрит на меня, сбитый с толку.
– Да, конечно.
Гарри встает и протягивает мне руку. Я, не подумав, пожимаю ее.
– Спасибо, что согласился встретиться. Я очень тебе благодарен. Представить не могу, как нелегко тебе все это дается.
– Да ладно, – отвечаю я, улыбнувшись. – Жаль, что больше ничем не могу помочь.
– Ты сообщишь Мэдди, что я заходил, да? Скажешь, что я хочу с ней повидаться?
– Разумеется.
Он поворачивается, чтобы уйти.
– Еще кое-что, Гарри. Если ей или мне понадобится с тобой связаться, где тебя искать?
Гарри
– Не знаю, Уолт. Я пока так далеко не заглядывал. Видимо, надеялся, что буду с Мэдди и Джонни, а теперь не знаю. Я позвоню, хорошо?
Он уходит, я смотрю в его широкую спину. Я всегда так ему завидовал. Больше не завидую.
6
В тот вечер я снова дожидаюсь конца ужина, когда будет открыта вторая бутылка, а посуда вымыта и убрана на место. Я спрашиваю Мэдди, хочет ли она знать, как прошла моя встреча с Гарри. Наверное, так чувствует себя врач, которому нужно сообщить пациенту плохие новости. Затемнение на рентгене оказалось тем, чего мы опасались. Вот какие есть варианты развития событий, по-настоящему хорошим ни один из них не назовешь. А пациентам тоже не хочется знать правду. Эти слова навсегда изменят их жизнь, причинят непоправимый вред, разделят семьи. Это не то, чего они хотели. Это нечто, в чем у них пассивная роль. Их предало то, на что они всегда полагались. Они временами надеялись, что, несмотря на страх в глубине души, все это было ошибкой. Людям свойственно ошибаться. Первичные анализы оказались неверными, и все обойдется. Нужно огромное мужество, чтобы выслушать, не заткнуть уши, не убежать, но принять правду и действовать.
– Мне очень жаль, – говорю я.
Мэдди сидит, упершись локтями в колени. Смотрит в сторону, словно известие о вине Гарри пришло кому-то другому, и мы говорили о двух посторонних людях, чья жизнь пошла под откос.
– Спасибо, Уолтер, – наконец произносит она. – Полагаю, сомнений не осталось.
Она закуривает новую сигарету.
– Сделаешь кое-что для меня?
– Конечно.
– Можешь передать Гарри, что я ценю его честность? Я уверена, ему это было нелегко.
– Обязательно.
– Но скажи, что я по-прежнему не хочу с ним разговаривать.
Я киваю.
– Ты не сможешь вечно от него бегать, пойми. Есть же еще Джонни. Он постоянно спрашивает про отца.
Она вздыхает.
– Знаю. Еще несколько дней. Это все, чего я прошу.
Несмотря на то, что я пытаюсь уговорить Мэдди остаться у меня, они с Джонни в начале месяца переезжают в свою квартиру. Холодный день, сырой и дождливый. Наверное, они поступают правильно, но без них мне ужасно одиноко. На следующий вечер после их переезда я навязываюсь к ним в гости. Я знаю, я ей нужен.
Как-то странно туда возвращаться. Квартира занимает два нижних этажа старого особняка. У них есть сад, что всегда казалось мне во многих отношениях невероятной роскошью, но я помню, что Гарри на это жаловался. Они переехали сюда вскоре после рождения Джонни, двор был совершенно неухоженным. Мэдди его обустроила, поставила кованые стулья и стол, а еще лазалки и песочницу для Джонни.
– Худшая из всех наших идей, – ворчал Гарри. – Все равно, что зазвать всех котов в округе. Надо сделать вывеску: «Добро пожаловать в роскошные кошачьи удобства», – и брать с хозяев по четверть доллара всякий раз, как кошки сходят.
В конце концов песочницу накрыли досками.
А так я помню множество приятных вечеров, когда мы выпивали, пока Мэдди делала стейки
Дом очень простой. Классический нью-йоркский особняк из бурого песчаника. Перед входом палисадник и крыльцо. Справа от входной двери небольшой уголок для еды, где Джонни обычно обедает. Большая открытая кухня переходит в столовую, там стоит великолепный гарнитур в стиле королевы Анны и тяжелый стол с ножками в виде птичьих лап, держащих шар – стол, который достался Мэдди в наследство от бабушки. Потом несколько ступеней вниз в гостиную. У левой стены стоит огромная, очень красивая ширма периода эдо со сценами из «Повести о Гэндзи». Мэдди купила ее, когда Гарри служил в Японии. Из гостиной в сад выходит огромное панорамное окно. Неожиданно, красиво, очень современно и воздушно.
Однажды во время одной особенно бурной вечеринки их пьяный приятель-актер вышел аккурат в это окно, сломал нос и, как он утверждал, потерял из-за этого главную роль в фильме. Я бы не поверил, что подобное возможно, если бы сам этого не видел. Актер заявил, будто не понял, что это окно. Гарри шутил, что он просто так тщеславен, что глаз не мог отвести от собственного отражения.
На втором этаже их спальня и две комнаты с видом на сад. Одна – комната Джонни, во второй кабинет Гарри. В подвале, который они никак не доделают, стоят старый стол для пинг-понга, стиральная машина с сушилкой, полки с книгами и бойлер. Я размышляю, каково здесь теперь Мэдди. Одежда Гарри в шкафу. Фотографии. Книги. Любимая кофейная кружка. Другое дело, если бы она вернулась в дом на Лонг-Айленде. Как и мой дом, он построен ее предками. Там никогда никто больше не жил. Если там и есть призраки, то это ее призраки. А здесь все иначе. Это был их с Гарри дом. Убери из уравнения одного, и задача не сойдется.
Гарри, Гарри, Гарри. Даже я не могу не вспоминать о нем. Он заполняет все.
Мэдди впускает меня в дом. Я вешаю мокрый плащ на крючок. У Мэдди усталый вид.
– Привет, Уолтер, – произносит она. – Проходи.
В доме непривычно тихо, как в церкви в понедельник утром. Что-то не так, и дело не в отсутствии Гарри. Нет, здесь что-то другое. До меня не доходит, пока Мэдди не говорит:
– Я ничего не готовила. Просто не в состоянии.
– Все в порядке. Я что-нибудь закажу.
Вот тут меня озаряет: в доме не пахнет едой. Приход к Мэдди всегда дразнит чувства; запахи, поднимающиеся из разных кастрюль, соблазняют везучих гостей. Она всегда вилась над плитой, радостно болтая, пока резала морковку или выпаривала соусы. Но с тех пор, как узнала об измене Гарри, она даже чашки кофе себе не сварила. Я бросаю взгляд на кухню. Она похожа на грустную собаку, ждущую, когда вернется хозяин.
– Привет, дядя Уолт! – восклицает Джонни, скатываясь вниз по лестнице в пижаме, только что из ванной.
За ним идет его прежняя няня.
– Ты ведь помнишь Глорию, дядя Уолт?
– Конечно, – отвечаю я, пожимая руку гватемалке, которая помогала присматривать за Джонни с самого его младенчества.
– Сеньор Уолтер, – произносит она, краснея.
Она не очень хорошо говорит по-английски. Мэдди почти свободно изъясняется по-испански. Я, кроме родного, говорю только по-французски – явная польза от того, что в детстве у меня несколько лет была гувернантка-мадемуазель. В результате мои отношения с Глорией сводятся в основном к взаимным улыбкам и кивкам.