Неожиданность
Шрифт:
— Я князя Мстислава лечу, его медведь порвал.
— Сильно порвал?
— Кишки наружу выпали.
— С такими ранами долго не живут, — задумчиво произнес Николай, — я их пытался лечить, уж как молился — бесполезно.
— Государь рассказал то ли сон, то ли видение, что пришел к нему святой Пантелеймон, обещал помочь.
— Будем верить, — вздохнул святой отец.
— Обязательно будем, — подтвердил я. — Сегодня князь первый раз встал.
У Николая округлились от удивления и глаза, и рот. У протоиерея
— Как же это…, не может быть…, а кишки он что, рукой придерживает?
— Кишки я сразу же, в первую же ночь солью промыл, а живот ушил. Святой зримо помогает.
— Ну да, не простого ведь человека лечишь… Только ни у кого так раньше не получалось. Похоже, что ты и в лечении, как в пении — на две головы всех выше!
— С нами Бог! — отозвался я.
Мы дружно перекрестились.
— Деньги сейчас возьмешь? А то Герман уже пытается к ним подобраться. Отнять их потом у этой гниды невозможно будет.
— Давай!
Мне был выдан изрядный баул с мешочками золота, серебра и меди с учетными суммами по металлам, взята куда-то моя подпись, и приставлены для переноски денег два лба с секирами, которые на Западе называли алебардами.
Позвал Забаву, и мы отправились домой с охраной и крупной суммой денег. Церковные службы по сбору, учету и переноске денег работали безукоризненно.
Вспомнилось, что Изяслав, имя которого государь вчера утвердил, попытался поставить над русской православной церковью русского же священнослужителя, а не очередного грека, присланного из Константинополя выполнять византийскую волю. Его за это своеволие отлучили от церкви.
А византийское руководство все равно отвергли, когда патриарх из Константинополя захотел подчинить нашу православную церковь католическому Риму. Но к той поре от правления Изяслава прошло уже триста с лишним лет.
Кстати, против него тогда активней всех боролся новгородский епископ Нифонт. Сюда, видать самых рьяных приверженцев Константинополя и посылают. Вдобавок, среди них встречаются и просто какие-то злокозненные борцы против русского духа.
Вспомнилась еще одна история, о том, как очередной присланный из Киева епископ до того донял новгородцев, что они его закинули в лодку и отправили без весел, отобранных, чтобы не вернулся, вниз по течению. Но Волхов опять показал обратный ток воды, как частенько это делает, и челн приволокло обратно.
От благочестивых дум отвлекла жена.
— А что эти два амбала с топорами за нами увязались? — решила она узнать у меня.
— Они для нас денежки на строительство церкви несут.
— И много денег у них в кошеле, что они аж вдвоем поперлись?
— У них не в кошеле, а вон в том мешке, что мордатый тащит. Придем домой, пересчитаем.
— На паперти мелочью что ли понабрали? — брезгливо спросила религиозная моя.
— Протоиерей сказал часть золотом, часть серебром,
— А можно я Наину привлеку?
— Конечно можно. Их нация ловкая деньги-то считать.
Под эти беседы дошли до наших ворот. Алебардщики перекинули мне тяжеленный мешок и удалились справлять дальше церковную службу. Марфа гавкнула на них пару раз, но учуяв славный запах хозяев, быстро унялась. Тем не менее на шум высунулась из приемного покоя Доброслава.
— Здравствуй, хозяин! А мы тут с бабами удумались: придешь или не придешь?
— Много народу у тебя сидит?
— Десять человек.
— Зови всех сюда!
Повторяться два раза было и неохота, и просто некогда.
Забава, оценив предстоящий митинг, как дело затяжное, протянула ко мне никогда не знавшую утренних зарядок руку.
— Давай мешок.
Как взяла, на вытянутую руку, так и унесла, будто пушинку, в избу.
Из регистратуры высыпали заждавшиеся пациентки с явной надеждой на лицах: может лекарю на улице половчей будет лечить? Я вздохнул и объявил.
— Ближайшие дней пять приема не будет: сильно занят.
Поднялся несусветный хай.
— Конечно, богатых да знатных лечить приятнее! На нас всем наплевать! Они платят больше!
— Я лечу князя Мстислава, его на охоте медведь страшно порвал. Кто считает себя более тяжелобольным, чем государь, тех приму прямо сейчас.
Толпа разделилась. Совсем бессовестных осталось всего трое. Они продолжали нагло орать и требовать особого к себе отношения. Это был совсем не русский бунт, бессмысленный и беспощадный, это был бабий бунт, наглый и бесстыдный.
— Должен вас предупредить, что я болезнь вижу целиком, и тяжесть ее оцениваю практически мгновенно. Времени у меня очень мало, поэтому если кто-то окажется покрепче, чем тут рисуется, сделаю ей состояние, хуже княжеского. И идите после этого лечитесь куда угодно — я в отместку таких пользовать не буду. Правда, хочу предупредить: после меня ни один ведун излечивать не берется ни за какие деньги! Обычно меня и зовут, когда они все уже отказались. Ну-с, кто пойдет со мной в дом? — потирая ладони в предвкушении работы с очередными жертвами, спросил я.
Почему-то рисковых желающих пройти на внеочередной осмотр не оказалось. Бабий бунт был беспощадно подавлен.
— Ступай лечи князя, батюшка! Какие у нас болезни, отец родной! Спаси государя, родимый! — галдел вновь единый коллектив.
Вот и порадовали старика славные и добрые русские женщины, каковыми их весь мир считает. Простился, поклонился я им, они мне, и разошлись, довольные друг другом и моей невинной шуткой, которую трое трусливых дурочек приняли за истину в последней инстанции. Доброслава продолжила дежурство.