Непарадигматическая лингвистика

Николаева Татьяна Михайловна

Той я видя вчера;

Видя я вчера.

Хотя на самом деле определить «хозяина» в этих языках сложно:

Той го купи;

Купи го;

Книгата му беше дадена

[Dimitrova-Vulchanova 1999: 89—90] [69] .

Естественно, что из славянских языков наиболее подходящими для «клитиковедов» были болгарский и македонский языки, как правило (до работы Г. А. Цыхуна), не различавшиеся исследователями в типологическом плане. Однако, применяя некую операционную процедуру (возможность / невозможность замены конструкции с клитиками, например: виждам го – него виж-дам – виждам го него – эта структура отмечена, а няма го – него няма – няма него – не отмечена в современной болгарской прозе), он приходит к выводу, что у болгарского и

македонского языков существует ряд типологических различий между собой [70] . Прежде всего отмечается некий вид «классности» в македонском языке при постановке клитики при имени, а именно: существование клитики дательного падежа, которая употребляется при именах «терминах родства, названиях частей тела, абстрактных понятий типа ум, душа и др.» [Цыхун 1969: 87]. То есть в македонском литературном языке возможны такие модели конструкций с именами родства: ма]ка му, ма]ка му негова, неговата ма]ка, ма]-ката негова. Болгарский язык в этом отношении более толеран-тен к лексическому «хозяину», см.: Взех балтона му; Той посрами името му; Взех му балтона, но и там «местоименная клитика дат. падежа сочетается только с членной формой имен существительных (или прилагательных, если конструкция развернута: кни-гата ми, хубавата ми книга), исключение составляют имена существительные – термины родства, ср.: майка ми, но старата ми майка» [Цыхун 1969: 81]. Как видно, абсолютно иную модель представляет собой конструкция с русским «посессивным дательным»: Я им сосед; Слуга царю, отец солдатам. В этом случае дательный является чем-то вроде сентенциального дополнения, а не только приименным дополнением-посессивом, поскольку нельзя сказать, например, Им сосед пришел. Однако все-таки сходную ситуацию для балканских славянских языков отмечает и Г. А. Цыхун: «Возможна своеобразная нейтрализация функций местоименной клитики дат. падежа, ср. Писмата му взех, где краткая форма в равной степени может рассматриваться как входящая в именную (писмата му) и глагольную (му взех) конструкцию» [Цыхун 1969: 88]. Как и в других языках, о которых говорится в настоящем разделе, определенность имени (в частности, объекта) оказывается мощным фактором, определяющим дистрибуцию клитик. В частности, многократно описываемая южнобалканская местоименная реприза в македонском и болгарском языках встречается тогда, когда прямое дополнение имеет показатель определенности [Цыхун 1968: 111]. См. у него: «Обычно не получают репризы имена существительные, имеющие согласованное определение, выраженное неопределенным местоимением типа болг. един, някой, и т. п., мак. еден, некой, хотя в македонском литературном языке нередки примеры типа Еден бран го истргна еден морнар» [Цыхун 1968: 112]. И тут, однако, можно видеть типологические различия: в македонском языке реприза является универсальным средством, демонстрирующим объект, а в болгарском при имени с предлогом на она факультативна.

69

Димитрова-Вулчанова считает, что объединяют славянские языки только специальные клитики (кроме белорусского). Украинский и русский – бедны клитиками (poorclitic system). Возможно, клитикой можно считать форму 2-го лица ед. числа в русском. Так как она не приводит примеров, то можно предположить, что это высказывания вроде: Ты знаешь, я решила туда не ехать, хотя она далее пишет о невозможности первой позиции для клитик. 

70

На самом деле экспериментальная часть исследования Г. А. Цыхуна очень велика и объемна, но мы приводим только отдельные примеры.

Напротив, относительно свободное положение клитик можно видеть на примере болгарского си, которое, несомненно, является клитикой [Ra Hauge 1999]. По своему значению и своей функции в высказывании эта клитика близка к русскому себе в предложениях типа: Обедать пора, а он себе читает; Страшная сцена разыгрывается, а я себе улыбаюсь; Шумно, а ты все себе играешь, однако абсолютного семантического совпадения здесь нет. См. приведенные болгарские примеры:

Това си е моя работа;

Дискусията си беше интересна;

Нашата селска река е малка. И пак си я обичам;

Те и досега си живеят в Добрич;

Аз пък си мислях че нямаш чувство за хумор;

Но то и без това си ясно, че си немяш срам и т. д.

Ограничением здесь часто является требование одушевленности субъекта при глаголе в высказываниях с си. И именно это требование – наличие анимированного субъекта – мы наблюдаем и в русских примерах с себе (см. выше).

Об относительной свободе положения болгарских клитик пишет И. Петкова-Шик [Петкова-Шик 1997: 50]: «Дателното клитично местоимение заема различни позиции не само в границите на именната фраза, към която се отнася, но и вън от нея». По ее мнению, клитичные местоимения имеют статус сентенциального топика, именно поэтому они не встречаются в объектной позиции (справа) при финитном глаголе:

Иво видя мене/*ме,

Иво помага на мене/*ми.

Однако особенностью болгарского и македонского языков является проклитическое положение клитик при глаголе: см. примеры Г. А. Цыхуна (болг.): Мене ми мъчи жажда; На него всички му правят път и под. Замечательно, что, согласно последним наблюдениям А. А. Зализняка [Зализняк 2004: 50—51], клитика ся в древнерусский период тяготела к препозиции по отношению к глаголу, то есть по современной южнославянской модели; в дальнейшем она становится в постпозицию и переходит в аффиксы глагола, как это имеет место в современном русском языке. В грамотах (как берестяных, так и пергаменных) наблюдается двойное ся. В «Слове о полку Игореве» оно представлено дважды: Вежи ся Половецкии подвизашася; А древо с(я) тугою къ земли преклонилос(я) [Зализняк 2004: 53]. Таким образом, позиция клитик по отношению к «хозяину» может на протяжении языковой эволюции меняться, с одной стороны, и различаться в языках близко родственных, с другой.

В уже упоминавшейся работе Дж. Клэвэнс [Klavans 1985] автор предлагает избегать термина «хозяин», а заменять его несколькими характеристиками, а именно – «сфера клитизации» (domain of clitization) и фонетическое примыкание (liaison). Непосредственная связь с «хозяином» ею обозначается как precedence (before / after). Таким образом, сфера клитизации, например, для романских клитик – это глагол, для английской специальной клитики, показателя генитива, сфера клитизации – это именная фраза, а фонетическое примыкание может от сферы клитизации отличаться и т. д.

В тех случаях, когда представлены «слабые» (то есть полные, но слабо ударные) местоимения, являющиеся логической формой (LF) клитик (см. выше эту концепцию: [Laenzlinger, Shlonsky 1997]), они всегда примыкают к своему «хозяину», которым часто бывает и местоимение: Je les ai conduits.

Однако вопрос о проблеме «хозяина» при выяснении позиции клитик неотделим по сути от выяснения позиции данного словосочетания в высказывании в целом, то есть словосочетания: «хозяин» + клитика (см. следующий раздел). Он неотделим и от проблем диахронической типологии или даже просто типологии. Между тем в зарубежной лингвистике распространены две дескриптивные презумпции, на самом деле затрудняющие какое бы то ни было ясное решение проблемы:

1) Предлагаемая классификация, как это принято считать, должна быть универсальной. Это как будто бы позитивная презумпция, но это значит, что для иллюстрации развиваемых положений привлекаются «на равных» языки малоизвестные и потому примеры из них широкому читателю-лингвисту, как правило, непонятны. Можно даже подозревать, что малоизвестные языки в известной степени «спасают» такосономические затруднения, которые в данном случае слишком очевидны.

2) Авторы ограничиваются рамками только одного высказывания. Между тем влияние текстовой нагрузки и контекста охватывает также и языки с «жестким» порядком слов [71] . Так, например, известно, что в романских языках клитики тяготеют к глаголу, но не понятно, почему один из приведенных в статье примеров [Riemsdijk 1999] оказывается невозможным (вероятно, модальный глагол в качестве глагола не идентифицируется):

71

Большой опыт чтения чужих работ мне показал, что очень многие «звездочки» (*) легко снимаются при введении соответствующего контекста.

Lo voglio fare;

*Voglio lo fare;

Voglio far lo.

Подробное исследование клитик в германских и романских языках предложено А. Кардиналетти [Cardinaletti 1999]. Замечая, что проклитики примыкают к «хозяину» менее тесно, чем энклитики, А. Кардиналетти строит различие между романскими и славянскими языками через отношение к глаголу-сказуемому как хозяину-опоре. Так, в романских языках клитики теснятся к глаголу, а в славянских они более свободны:

Иван гаjе често читао; Често гаjе Иван читао;

Читао гаjе Иван често [Cardinaletti 1999: 36].

Внутри самих романских языках, по наблюдениям Кардиналетти, французский отличается от итальянского тем, что клитика во французском языке может быть отделена от инфинитива.

Саму идею введения клитик А. Кардиналетти связывает в романских языках с семантикой референта. Так, в итальянском языке в 3-м л. єд. ч. клитики могут относиться к не-человеческому референту, а местоимения в полных формах этого не могут. Во французском языке клитика также связывается с неодушевленностью референта. Например, глагол acheter не сочетается с полной формой местоимения, но только с клитикой, так как субъект здесь одушевлен, а объект – нет.