Непобедимая
Шрифт:
Полицаи, каиново семя, гудут в лад немцу:
— Ясно, должна уметь всякое. — И чего-то ему нашептывают.
Фашист говорит:
— Повернись спиной!
Побледнела она, — видно, решила, что фашист ей в затылок выстрелит. А тот вдруг приказует мне:
— Распрягай коня!
— Слушаюсь, — говорю, а сам не понимаю, чего он затеял.
Распряг я того жеребца, стою, держу за узду. Полицай командует:
— Разнуздай! Выводи из оглобель!
Сделал, как приказано, жду новых распоряжений.
— Можете вертеть себя, фрау
Правдина ему отвечает:
— Это нам, господин офицер, дело привычное, это у нас любая колхозница может…
И слова больше не сказав, подымает с земли седёлку, подтягивает подпругу и за хомут берется. Тут офицер и полицаи шары свои выкатили, ждут, как она опростоволосится. Кто лошадь запрягал, тот знает: поначалу хомут-то надо перевернуть, чтобы узкая его сторона внизу оказалась, да так и надеть, а уж потом на шее вертануть широкой частью вниз и шлею заправить под хвост.
Сделала она все, как надо. А чего ей не сделать-то, не впервой! Полицаи только крякнули да переглянулись.
— Дальше! — командует полицай. — Дальше-то чего делать станешь?
Этот выродок думал, что она случайно смикитила, как хомут надевать. А дальше ведь опять закавыка. Кто ту закавыку не знает, тот хоть год вертись у телеги — запряжки не получится. Незнающий, если и напялит, с грехом пополам, хомут, тут же обязательно станет засупонивать его. А коли хомут засупонишь, в жизни потом дугу на место не приладишь.
Ну, она, конечно, сделала все, как полагается: поначалу дугу приладила, опосля засупонила хомут, да не как-нибудь, а на манер заправского мужика — как засупонивать стала, ногой в хомут уперлась, чтобы до отказа сошелся. Сделала так, приладила дугу, взнуздала коня, прикрепила вожжи к кольцам и обернулась к фашисту.
— Пожалуйте, — говорит, — можете ехать, господин офицер…
У немца аж очки с носа свалились! Ей-богу! Полицаи, хошь не хошь, доклад ему делают: дескать, порядок, выдержала баба экзамен на полную катушку…
8. Рассказывает снова обер-лейтенант Боргман
— Запрягла коня по всем правилам, — сказал мне полицай.
Я это видел и сам. Видел, с какой уверенностью обращалась она с лошадью, с упряжью. Как все это объяснить?
Я вспомнил уроки своего шефа. Надо разобраться во всем логично. Каким образом в Липицах оказалась мать генеральши? Почему интеллигентная женщина — доктор — умеет доить коров? Запрягать лошадей? Как объяснить все это? Сведения о приходе Каревой в Липицы мы получили от человека, заброшенного нами к партизанам. Он ошибиться не мог. Остается лишь одно: ошибся шифровальщик. И неудивительно: названия русских деревень все какие-то одинаковые: Лугова, Лигова, Луговая, Лаговая…
Я поспешил вынуть из планшета карту района. Так и есть! В сорока километрах от деревни Липицы значилось село Лапицы. Неужели жена Карева отправилась в Лапицы — и я все время бегу по ложному следу? Нельзя было медлить ни минуты! Но было в этой чертовой доярке что-то неуловимое, отличавшее ее от других баб. И я не мог позволить себе рисковать.
— Грузиться в машину! — приказал я солдатам и сказал старосте: — Эту доярку запрешь в своем доме! Выпустишь ее, когда стемнеет. Если нарушишь приказ, виселица тебе готова!
Мой расчет был прост. Если Карева не обнаружится в Лапицах, я привезу шефу эту доярку. Ее пристрелят, а по начальству доложат, что Карева убита, так как при аресте оказала вооруженное сопротивление.
Я сел в шоферскую кабину.
— Быстро в село Лапицы! — приказал я. — Отсюда — сорок три километра…
Она сидела в командирской землянке усталая, взволнованная.
— Товарищ Карев скоро освободится, — сказал начальник штаба. — Кончит допрос и придет.
— Ах да, вы же не знаете! Вчера наши ребята устроили засаду у Лапиц и подорвали машину с немцами. Только два фрица шофер и обер-лейтенант — остались живы. Товарищ генерал еще вечером их допрашивал, вчера…
— Стоящие фрицы?
— Скоро вы сами их увидите. От обера мы добились неоценимых сведений!
— А именно?
— А то, что немцам удалось забросить к нам предателя. Да еще с передатчиком! Этот гад уже арестован!
— Понятно! — проговорила она, резко поднявшись со скамьи, но тут же села обратно. Натруженные ноги отказывались держать ее. — Теперь для меня кое-что прояснилось. — Она не замечала, что говорит вслух, и удивилась, когда начштаба, заинтригованный ее словами, спросил:
— Что прояснилось?
Она сняла с головы черный платок и встряхнула головой, стараясь отогнать тяжелую, липкую сонливость.
— Чуть-чуть отдохну и расскажу…
— С вашего разрешения я пойду сменить генерала. Отдыхайте!
Он козырнул и вышел из землянки…
— Расскажи, расскажи подробнее! — Кареву казалось, что жена его опускает какие-то важные детали, без которых ее рассказ выглядит совсем неправдоподобным. — Неужели этот немец такой простофиля?
— Отнюдь! По-своему он даже хитер и находчив…
— Так почему же он не распознал тебя? У него, как я сейчас выяснил, были точные сведения.
— Потому что я говорила ему правду. Только когда «представлялась», позволила себе назваться именем покойной подруги. И все мои земляки тоже говорили обо мне правду.
— Ничего не понимаю! Какую правду?
— Рассказали ему, как я была в Липицах до поступления в медицинский институт, познакомили его с моей мамой…
— Так почему же он решил, что ты — не ты?