Непобедимая
Шрифт:
А я свое:
— Все живы-здоровы, операций не требуется.
Тогда он губами этак вроде улыбки изобразил на своем щекастом лице и новый вопрос задает:
— Кто в деревня есть посторонний?
— Нету, — отвечаю, — посторонних. У меня все по закону, все в соответствии!
Тут он погладил свою кобуру, вроде как приласкал, и снова:
— Нет посторонних? А доктор? В какой изба находится фрау доктор? Даю предупреждений: за обман тебе будет повешение. В какой изба есть доктор, кто есть болен?
Вижу, дело невеселое! Крещусь на икону и сам слышу, как голос мой дрожит:
— Господь правду видит! Не знаю, про что говорите, господин офицер. У нас кто заболеет — сам травкой лечится…
Он губами пожевал, что-то бормотнул по-немецки, потом говорит:
— Выходи из дом вон!
Вышли мы из дома — телега на старом месте. К оглобле сено привязано, и лошадка то сено не спеша хрумкает. Телега, значит, на месте, а полицаев нет. Я глазами в одну сторону, в другую — и все понял. С того проклятого дня августа сорок первого года в Липицах наших после пожара только на единственной улице избы остались, да и то — по одной стороне. Сейчас это для полицаев куда как хорошо было! Один стал в начале улицы, другой в конце. И все! На запоре улица! «А где ж, — гадаю, — третий полицай?» Смекнул: на задах караулит, чтобы кто из баб огородами не ушел.
«Что, — думаю, — дальше будет?» А дальше — слышу грузовик где-то фурчит. Оглянуться не успел — подкатил грузовик к телеге. Полна машина солдат. Тут очкастый гаркнул им что-то по-своему, все солдаты с машины попрыгали и — по избам! Опять меж лопаток пупырышки у меня забегали, да и ноги вроде как без костей стали — подгибаются.
Чтоб долго не тянуть, скажу — прочесали немцы все избы, и на чердаки заглянули, и в сараи, и в подпол лазали, и на сеновалах все вилами истыкали, огороды обшарили, а потом выгнали всех баб из домов и построили в одну шеренгу перед телегой. А у телеги полицаи и сам господин обер-лейтенант список в руках держит и опять вроде улыбки губами изображает. Потом оперся на телегу и кобуру поглаживает. Это, видать, у него привычка такая.
4. Снова рассказывает обер-лейтенант Боргман
Все шло по намеченному плану, я все точно рассчитал. Машина с зондеркомандой прибыла минута в минуту.
И вот предо мною стоят все бабы из этой деревни. Я пересчитал их. Итог сошелся со списком. Налицо тридцать четыре бабы. Я рассуждал логично, как учил меня мой шеф. Передо мною стоят тридцать четыре бабы. Но Мне известно, что здесь, в Липицах, находится жена генерала Карева. Значит, их должно быть тридцать пять. Напрашивается вывод: либо Карева успела скрыться, либо одна из липецких баб ушла рано утром в соседнюю деревню или в лес за грибами, а генеральша Карева преспокойно стоит передо мной, изображая деревенскую бабу. Я был склонен принять этот вариант. У Каревой не было возможности скрыться: мы появились в деревне неожиданно, полицаи немедленно замкнули улицу с обеих сторон, когда и как она могла скрыться? Нет, Карева стоит сейчас в этой шеренге, и моя задача ясна: обнаружить ее среди тридцати четырех грязных русских баб.
Я посмотрел на старосту и сразу заметил, что он испуган. Мне даже стало весело: неужели этот старик надеется меня провести? Он-то отлично знает, что Карева здесь. Что ж, он получит то, что заслужил, — будет болтаться на перекладине собственных ворот!
Я начал с того, что приказал каждой бабе пройти мимо меня, ведь походка может сказать о человеке много. Интеллигентная женщина, не знающая физического труда, ходит совсем не так, как деревенская баба. Я не сомневался, что походка выдаст Кареву.
Они прошли передо мною — все тридцать четыре. Но, дьявол забери, резкого различия в их походке я не заметил. Они прошли, тупо глядя куда-то перед собой, точно меня здесь и не было. Я приказал им еще раз совершить эту прогулку. Очень хотелось подойти к Каревой и небрежно сказать:
— Рад с вами познакомиться, фрау генеральша! Машина подана, прошу вас оказать мне честь — разделить мое общество!
Но анализ походки не принес успеха. Я видел, что дело затягивается. Неужели эта генеральша настолько хитра, что поняла мой замысел и подделалась под походку остальных? Ну что ж, с хитрым противником бороться интереснее! Тем более, если заранее знаешь, что останешься победителем. Я размышлял недолго: походку подделать легко, а руки? Руки деревенской бабы — и руки женщины-врача… Что общего? Ничего! Придется рассмотреть шестьдесят восемь ладоней, но зато генеральша будет сегодня же доставлена в кабинет штурмбаннфюрера, а я получу право на дополнительную посылку родным в Штеттин.
— Пусть каждая из этих баб подойдет ко мне! — приказал я.
5. Рассказ старой колхозницы Анны Правдиной
А немецкий-то офицер приказал нам по очереди подходить к нему. Стали бабы к нему подходить, а он каждую за руки хватает и носом своим близоруким в них тычется, чего-то высматривает.
Я, конечно, рядом с дочкой стою. Она мне шепотком:
— Чего трясетесь, маманя? Не первый снег на голову…
А как не трястись, когда такое дело…
С краю Наталья Филипповна стояла. Ей первой и пришлось подходить. Смелая была баба. Идет к фрицу не спеша, на него не глядит, будто о чем-то своем думает. Подошла, остановилась, мы все ждем, что дальше будет.
— Руку! — приказывает немец.
Протягивает ему Наталья руку, ладонь лодочкой, будто здороваться собралась. Фриц очкастый руку схватил, ладонь наружу вывернул, через очки рассматривает. Некоторые бабы не выдержали, хохотнули, — дескать, смотри, какая цыганка приехала, по ладошке гадает. Фриц того смешка не заметил, а Петрович бороденкой взметнул: не до смеха, мол, плакать не пришлось бы!
Позыркал фриц на Натальину ладошку, потом приказывает ногу на колесо поставить. Поставила Наталья ногу на ступицу, говорит с усмешкой:
— Не взыщите, ноги-то не шибко чистые: обувку всю сносила, мыла тоже не купишь…
Не знаю, разобрал ли фриц, что она сказала, а только приказал ей отойти в сторону. Вторая, третья баба подходит к нему, и с ними такая же комедь. Мы стоим, никак не поймем, чего он там на руках-ногах такое выискивает.
Тут как раз и настал мой черед. Подошла я к немцу, сую руку ладонью вверх — на, смотри, гадай!
Немец повернулся к Петровичу, спрашивает:
— Кто такая?
Петрович докладает:
— Правдина Анна. До войны телятницей в колхозе работала.
Стал фриц ладонь мою рассматривать. Провел пес рыжий пальцем, пощупал мозоли, глянул на мои ноги, что исполосовали синие жилы, и сразу головой мотнул — отходи, значит.
И надо же, тут как раз из двора Татьяны корова вышла — Красуля. На всю деревню только одна корова уцелела. Вышла и прямым ходом к телеге, к оглобле, значит, где сено для лошади привязано. Подошла и давай сено хрупать, своя-то солома надоела.