Непобедимая
Шрифт:
Никто из нас не знал ни станции назначения, ни сколько нам еще ехать. Сопровождавший нас капитан, когда ему задавали вопросы, только улыбался растерянно и пожимал плечами. Мы стали подозревать, что он и сам не знает.
Мы ехали в общей сложности не более суток, но нам казалось, что едем мы давным-давно.
Поздно вечером поезд остановился возле разбитого вокзала. Было очень темно, потому что ни на станции, ни в вагонах не было света. И только где-то за горизонтом появились внезапно какие-то розоватые сполохи. Орудия ли стреляли, или взрывалось что — мы не знали.
Капитан приказал никуда из вагона не отлучаться и ушел. Минут через десять он вернулся и сказал, что поезда дальше не идут, что штаб фронта знает о нашем прибытии, что сейчас надо выгрузиться, потому что вагоны займет госпиталь.
Разгружаться в темноте было довольно сложно: имущество наше состояло из зачехленных продолговатых тюков — декораций, ящиков с реквизитами и костюмами, да еще всяких свертков, чемоданов и баулов, — ехали мы на месяц. И было нас шестнадцать человек актрис и актеров — фронтовой театр.
Не успели разгрузиться, как пошел дождь.
Женщин кое-как удалось пристроить в бараке, до отказа набитом ожидающими пассажирами, а мы мокли под дождем.
Дождь лил всю ночь, и от этого она казалась на редкость длинной. Иногда наш молчаливый капитан уходил куда-то звонить по телефону, возвращался и усаживался на старое место — на ящик с костюмами. Мы ни о чем не спрашивали его, привыкли уже к тому, что он только пожмет плечами и улыбнется. Будут новости — сам сообщит.
Под утро, когда край неба начал чуть светлеть, возле нашего бивуака остановился солдат. Мы не обратили на него внимания, потому что многие останавливались и глазели на нашу группу. Мы выглядели, наверно, несколько необычно вблизи фронта: фетровые шляпы, галстуки, штиблеты.
Солдат некоторое время внимательно рассматривал нас, потом спросил:
— Вы не артисты будете?
— Артисты, — нехотя откликнулся кто-то.
— Здравствуйте. Мое фамилие Прохоров Федор Поликарпыч. Можно звать просто Федя. Будем знакомыми.
Так как до сих пор нам еще никто не представлялся, мы посмотрели на солдата повнимательней. На нем был короткий ватник, подпоясанный ремнем. На ватнике, даже в хмуром свете нарождающегося утра, явственно проступали темные расплывчатые пятна. Сапоги, несмотря на дождь и грязь, были начищены, словно солдат пришагал сюда по воздуху, не касаясь земли. Пилотка натянута на уши, но когда он назвался и, козыряя, поднес руку к голове, едва уловимым движением он сбил пилотку чуть набок, и одно ухо, высвободившись, оттопырилось. Лицо худощавое, немолодое, над верхней губой светлые усы, такие светлые, что мы их сразу и не заметили.
— Ну, и что ж дальше, «просто Федя»? — спросил весело старший нашей группы — актер со странной фамилией Лосик.
— А дальше, товарищи артисты, будем грузиться. Имею приказание быть при вас. Машина у меня исправная. Куда везти, дорогу знаю. Не все тут? Мне говорили — шешнадцать артистов.
— Не все. Женский пол скрывается от дождя в энском бараке.
— Ясно, — Прохоров улыбнулся, кашлянул деликатно и зачем-то поправил ремень, который и без того туго перетягивал ватник. — А имущество?
— Все тут.
— Конечно, две бы машины лучше, но где их возьмешь, две? Война.
Подошел сопровождавший нас капитан.
Лосик кивнул на Прохорова:
— Солдат за нами приехал.
Прохоров повернулся к капитану, посмотрел на него строго, поднес руку к пилотке:
— Разрешите обратиться, товарищ капитан?
— Обращайтесь.
— Рядовой Прохоров прибыл в ваше распоряжение с машиной. За артистами, значит, — пояснил он на всякий случай.
— Хорошо. Только долго ехали.
Прохоров усмехнулся загадочно:
— Дороги, товарищ капитан. Разрешите грузиться?
— Грузитесь. Сходите кто-нибудь за женщинами.
— Пускай сидят, — буркнул Прохоров. — Хочь и не сахарные, а намокнут. Дождик-то, товарищ капитан, — он вытянул руки ладонями кверху, — дождик! Фрицы нынче насквозь мокрые, — в голосе его слышалось удовлетворение, будто это не кто иной, как именно он сам, Прохоров, наслал на фрицев дождь.
— Так и мы ж не сухие, — сказал Лосик.
— То ж мы, — возразил укоризненно Прохоров, — мы — люди русские, и земля тут наша, русская, и дождик наш, русский. Фрицам хужее нашего. Сейчас я машину поближе подгоню. Чего на горбу ящики-то тягать. — Он кивнул и размашисто зашагал прочь.
Никогда, ни до той осени, ни после, не видел я такой дороги. Словно кто-то впереди вспахивал ее и поливал водой, а потом, вспаханную и политую, добросовестно месил, чтобы земля превратилась в бурую гущу, растеклась от кювета до кювета, прикрыла ямы-ловушки, колдобины, увалы.
Иногда казалось, что грузовик наш плывет по бурой взбаламученной реке, переваливаясь с боку на бок на невидимых волнах, оставляя позади совсем пароходный след.
Мы хватались за тюки, свертки и чемоданы и подпирали спинами тяжелые ящики с костюмами и реквизитом. И не только потому, что боялись растерять вещи, просто как-то легче, когда держишься хоть за что-нибудь. Хотя шансов вылететь за борт вместе с чемоданом было не меньше, чем вылететь без него.
Несколько раз машина увязала, мотор глох. Наступала внезапная тишина, и становилось слышно, как со скатов стекает вода.
«Просто Федя» открывал дверцу кабины, вставал на подножку и сокрушенно качал головой:
— Дорожка!.. — Он спрыгивал прямо в грязь, обходил машину и снова вздыхал: — Дорожка! Верблюд не пройдет, не токмо что машина. Будем ждать скорую помощь.
Почему-то он считал, что самой высокой проходимостью из всего, что движется по земле, обладает верблюд.
— Может, подтолкнем? — предлагал кто-нибудь из нас.
«Просто Федя» сокрушенно качал головой:
— Куда уж! Тут бахилы нужны. Это в каком же виде я вас довезу? Засмеют люди. Нет уж. Ждать недолго.
Ждать действительно приходилось недолго. Подходил какой-нибудь грузовик, груженный снарядами, или тягач с орудием. Из кабины высовывался шофер:
— Загораешь?
— Подмогни, — просил «просто Федя».
— Не могу. Срочный груз. Снаряды, — и шофер подошедшей машины подмигивал многозначительно.
«Просто Федя» равнодушно пожимал плечами: