Непобедимая

Козлов Вильям Федорович

— Мы приказывать не можем, нам не положено. Мы можем только просить.

— Вот вы у начальства и попросите, чтобы приказали, — улыбнулся «просто Федя».

Лосик руками развел:

— Попробовать?

«Просто Федя» улыбнулся еще шире:

— А вы мне прикажите. Уж я-то в вашем распоряжении.

Лосик засмеялся.

— Приказываю вам, товарищ Федя, попытаться соорудить помост с помощью местного начальства.

«Просто Федя» посмотрел на него неодобрительно: разве так отдают приказания, со смехом? Но только щелкнул каблуками начищенных сапог:

— Есть соорудить помост. Разрешите выполнять?

— Выполняйте, — сказал Лосик уже серьезно.

И «просто Федя» исчез за деревьями.

Он вернулся минут через пятнадцать, с лицом хмурым и озабоченным. Рядом шагал молоденький, в скрипящих ремнях лейтенант — сапер. Увидев наших женщин, лейтенант почему-то покраснел, поправил портупею.

— Лейтенант Вавилов. Имею приказание построить сцену.

— Отлично, товарищ лейтенант. Идемте, я вам покажу место, — живо откликнулся Лосик.

Мы всей гурьбой, прихватив чемоданы, пошли за ними. «Просто Федя» молча указал солдатам на наши декорации и ящики с костюмами, убедился, что все взято, и неторопливо догнал идущих впереди Лосика и лейтенанта и пошел рядом с нами, вернее почти рядом, отстав на четверть шага, одновременно и соблюдая субординацию и как бы причисляя себя к нашему начальству.

Место для представления было выбрано на редкость удачно. Небольшая поляна, обрамленная густым ельником. Несколько солдат привязывали к елям маскировочную сетку.

— Если можно, повыше, товарищи, — попросил Лосик. — Помост будем строить.

— Есть повыше, — откликнулся забравшийся на дерево сержант и приказал отвязать сетку.

Солдаты притащили длинные доски. Лейтенант стал распоряжаться, как собирать помост. Наш «просто Федя» молча слушал, стоя в сторонке, и недовольно морщился. Потом сказал:

— Поперек бы класть сподручнее. И наращивать не надо будет.

— Есть класть поперек! — откликнулся лейтенант.

«Просто Федя» посмотрел почему-то на Галю Синицыну, поплевал на ладони, взял у одного из солдат топор и начал неторопливо, но как-то удивительно споро подгонять доски одну к другой.

Мы не привыкли сидеть сложа руки, когда другие работают, мы были и костюмерами, и осветителями, и реквизиторами, и рабочими сцены, и шумовиками, и гримерами. Каждый умел и делал все.

«Просто Федя» присматривался к нам; ему, видимо, нравилось, что мы не боимся работы, потому что и сам он не мог сидеть сложа руки. Позднее, на одном из спектаклей, в котором Галя Синицына была свободна, «просто Федя», увидев ее в синем комбинезоне, забивающей топором гвозди в откосы, прямо онемел. Снял фуражку, словно перед покойником, и долго стоял так, не отрывая от девушки взгляда. Потом, когда кончился спектакль, «просто Федя» подошел к Гале и протянул ей несколько алых георгинов. Где он их раздобыл в лесу?

— Что вы, товарищ Федя, — улыбнулась Синицына. — Да я ж и не играла нынче.

— Вы уж не обижайте меня, товарищ Синицына, — засмущался «просто Федя». — Это, так сказать, от рабочего человека — рабочему человеку. А топорик я вам в другой раз полегче припасу. А то ненароком сорвется — и по пальчикам, — и, произнеся это «по пальчикам», «просто Федя» так густо покраснел, что все заметили это, несмотря на вечерний сумрак.

Но все это было позже, через несколько дней. А в тот свой первый день на фронте мы очень волновались. Как-то примут наш спектакль?

Помост был построен на славу. Поставили рядом палатку, где занятые в первом акте одевались и гримировались. Расторопный «просто Федя» по собственной инициативе поставил возле входа солдата-дневального, чтобы кто-нибудь ненароком не помешал.

Свободные от первого акта устанавливали декорации.

Каждый из актеров знал точно, что делать, все до мелочи было отрепетировано.

И вот поставлены декорации. Натянут легкий занавес, мы и занавес с собой возили, и кулисы. С волнением оглядывали мы «зрительный зал» в щелки занавеса. На поляне тесно, подстелив плащ-палатки, сидели солдаты, над поляной плыл махорочный дым и стоял гул, как в бане. Чуть слева возле сцены саперы соорудили скамейку. На ней сидели генерал и несколько офицеров. Сидели терпеливо и ждали начала спектакля.

И вот Лосик вышел перед занавесом в гриме и костюме, и словно ветерок прошел по поляне и сдул и махорочный дым и говор.

— Товарищи солдаты, — сказал Лосик, и сбоку мне было видно, как дрогнул его кадык. От волнения. — Дорогие наши воины. Мы приехали к вам целым театром, привезли на ваш суд нашу работу. Разрешите мне от имени всех артистов передать вам наш сердечный привет.

Солдаты захлопали дружно и весело. Лосик назвал пьесу, действующих лиц и исполнителей. Каждое имя зрители встречали такой бурей аплодисментов, словно к ним приехали исключительно народные и заслуженные. И мы только улыбались взволнованно за кулисами.

Помню наш ужас, когда занавес медленно пополз в стороны и вдруг остановился, задергался — заело шнур. И надо же такое в первый спектакль! Актер, который раздвигал занавес, побледнел и прикусил губу. Он дергал шнур так и этак, но занавес не шел, а только поплясывал. В зале стояла сочувственная тишина. Никто не засмеялся.

И тут на сцену поднялся наш «просто Федя», взял какой-то шест, спокойно, словно так и полагалось по ходу действия, пошуровал шестом между шнурами. Занавес дрогнул, и, освобожденный, пополз дальше.

Спектакль начался.

Темнело уже, когда мы, усталые и счастливые, укладывали в ящики костюмы и реквизит, складывали декорации. «Просто Федя» молча и сосредоточенно помогал нам. Что-то словно переменилось в нем; перемена была неброской, только иногда он вдруг останавливался, замирал как-то, и взгляд становился отсутствующим, как у слепого. Пожалуй, я один это и приметил, потому что работали мы вместе, свертывали полотнища. Я спросил:

— Ну как, «просто Федя», наш спектакль? Понравился народу?