Непобедимая
Шрифт:
Я от немца отошла, стала где положено, сама глаз с дочки не спускаю. Ее черед подходит. А немец уже уставился на нее, гадюка.
— Следующий! — кричит. И стал протирать очки свои квадратные.
6. Рассказ дочери Анны Правдиной
Я подошла к немцу, он прямо впился в меня своими белесыми глазами.
— Кто? — спрашивает старосту.
— Правдина Дарья. В колхозе дояркой работала.
— Руки!
Я вытянула руки вперед, точно на уроке гимнастики.
Не знаю, долго ли фашист рассматривал и ощупывал мою ладонь. Наверно, три-четыре секунды. Но мне они показались бесконечными. Руки у меня задрожали. Немец заметил это, усмехнулся, его глаза стали еще светлее.
— Дрожишь! — сказал он. — Зо! Делай ладони наоборот!
— Как это? — спросила я, потому что не поняла, чего он хочет.
Стоявший рядом Петрович пояснил:
— Господин офицер приказуют тебе держать руки ладонями вниз.
Я выполнила приказ и, впервые за долгое время, сама взглянула на свои руки. Какие они грубые, некрасивые!
Немец разглядывал сквозь очки мои пальцы и вдруг стиснул с такой силой, что я едва удержалась от крика.
— Ноготь! — сказал он и ощерился.
— Что «ноготь»? — спросила я и заметила, что от боли ногти мои побелели.
— Ноготь! Ноготь! — твердил он, продолжая сжимать мою руку. Где грязь под твои ногти? Ты не имеешь грязь под ногти! Все баба имеют грязь, а ты — нет! Ты не есть деревенский баба! Отвечай, кто ты есть?
— Я — Дарья Правдина. В колхозе дояркой работала. Нам строго-настрого приказано было завсегда руки в чистоте держать. Я и привыкла. Теперь уже и коров не осталось, а я все одно смотрю, чтобы руки чистые были…
— Стой на месте! — приказал он, не выпуская моей руки. — А ты подойди сюда! — это он приказал подружке моей — Аксинье Крупиной. Ксюша Крупа — звали мы ее в школе. Ксюша подошла и встала рядом со мной.
— Слушай мой слова! — сказал немец так тихо, что, кроме меня и Ксюши, никто не мог их расслышать. — Сейчас я буду задать тебе один вопрос. Если будешь отвечать неправда, тебе смерть! Ты понимай мой слова?
— Очень даже понимаю, — сказала Аксинья.
— Тогда отвечай, — немец говорил шепотом. — Отвечай, кто есть больной, кого лечит эта доктор?
— Какой доктор? Разве к нам кто приехал? — она отвечала тоже шепотом. Можно было подумать, что разговаривают два заговорщика.
— К вам приехал вот эта доктор! Признавайся!
— Это вы Дашку доктором зовете! — вдруг громко закричала Ксюша. — Нечего сказать, доктор!
— Перестать кричать! — прошипел немец.
Но Ксюша продолжала кричать еще громче, и все ее отлично слышали.
— Это же Дашка Правдина, доярка наша колхозная. Вдовая она. Муж ейный аккурат перед войной помер!
— Ступай на место! — рявкнул злобно немец. — Я сделала шаг назад, но он не выпустил моей руки. — Не ты на место — она!
Когда Ксюша встала в шеренгу, он выпустил мою руку и коротко приказал:
— Покажи ноги!
Я поставила ногу на спицу колеса.
— Ты имеешь белый нога. Ты доила корова ногами тоже? Нога тебе тоже приказ давали держать чисто?
— Стояла в реке по колено — белье полоскала. Вот грязь и смылась, — сказала я.
— Врешь! А загар на нога? Его тоже смыл вода? Я знаю, ты не есть деревенская баба, ты носишь ботинок! Сапог! Староста! Ты есть укрыватель преступных лиц! Какой дом живет эта доярка? Води в тот дом мой зольдат.
Обер сказал что-то фельдфебелю, и тот толкнул старика автоматом в спину. Опустив голову, Петрович повел фельдфебеля и двух солдат к нашему дому.
А обер продолжал свое:
— Ты имеешь очень белый нога! Это есть удивительно. Такой белый нога имеет только жена генерала! Только жена генерала! — повторил он, глядя мне прямо в лицо. — Фрау будет мне рассказать, почему она имеет белая ножка.
Он смотрел мне в лицо, а я смотрела на свои ноги и не знала, кого я больше ненавидела в эти минуты — немца или свои белые ступни.
— Ко мне загар не пристает, господин офицер. У меня и лицо плохо загорает. Просто обидно: у всех загорает, у меня — нет.
Немец стал поглаживать кобуру пистолета.
— Загар не пристает? А почему? Этому медицинский объяснений? Говори! Ты должен знать медицинский объяснений.
— Не знаю, господин офицер. А только не пристает, вот и все…
— Не знаешь? А я знаю! Твой нога белый, потому что не ходишь без ботинка. Все баба ходят без ботинка, а ты — нет. Потому что без ботинка в лесу ходить больно…
— Я в лес, господин офицер, не хожу. Нам староста начисто запретил. Ребятишки ходят, а мы — нет. Мы приказы сполняем…
— Староста будет повешен за преступный укрывательств! Сейчас мой зольдатен найдут в та изба твой медикамент унд инструмент для лечений. Они найдут твой сапог…
Он еще продолжал на меня кричать, когда вернулся Петрович с фрицами. Я, конечно, не поняла, что сказал фельдфебель, но я и так знала, что ничего они в нашей избе не найдут: ни лекарств, ни сапог…
Обер был в бешенстве. Он не хотел признать, что ошибся. Схватив Петровича за плечи, немец зарычал:
— Ваш деревня укрыл партизанский доктор! Генеральш! За это будет суд! Всем!
— Никого мы не укрывали! — хрипел в страхе Петрович. — Это Дашка, што ли, генеральша? Дашка? Дохторша? Смехота!
— Ты будешь сильно смеяться в петля. Ты будешь висеть на свой ворота!
Петрович от страха забыл о всякой почтительности:
— Кого хошь спроси! — кричал он в отчаянии. — Дашку Правдину все знают! Знаменитая доярка! На весь район — первая! Кого хошь спроси.
— Спрошу! — сказал обер. — Сейчас мы увидим метаморфоз: как коровий доярка станет генеральш. — Он сделал три шага вперед и обратился к женщинам: — Вы есть шестный русский женщин. У вас есть маленький ребенки, и им без мама будет плохо. Мы будем вас стреляйть, если вы нас будете обманывайть. Кто говорить правда, тот будет получайт три метра мануфактур унд пять литр керосин.