Непобежденные
Шрифт:
– Ваш почтовый ящик? – Митька достал блокнот из полевой сумки. – Пиши письмо.
– О том, что я арестован?
– Не умничай! Чего угодно можешь писать. «Братцы! Приходил к вам, вас не было».
Саша взял блокнот, карандаш.
– Так и писать? – Показал блокнот Митьке.
Тот выдрал листок.
– В чугунок кладете?
– Под чугунок.
– Положи сам.
Саша положил письмо в тайник. Чугунок закрыл мхом.
Отошли за деревья. Затаились.
– Они нас небось видели, – сказал Доронин.
– Не каркай! – заорал Митька и палец к губам: –
Слушали. Не дышали.
Немцы подняли автоматы.
Шумавцов рванулся из леса, закричал:
– С нами немцы! Уходите!
К Шумавцову кинулся Сафронов. Разбивая в осколки тишину, ударили выстрелы. Сафронов вскинул руки, повалился.
Селифонтов от живота полоснул по лесу из пулемета. Упал за пенек, срезал очередями березки.
Немцы и полицаи залегли.
Партизаны отвечали очередями из автоматов.
Саша Лясоцкий тоже крикнул:
– Если вас много – помогите! Если мало – бегите!
И все закончилось. Немцы и полицаи поднимались с земли. Стряхивали прилипшие к шинелям листья.
Хабров потрогал Сафронова за шею:
– Убит.
– Принесу топор, – сказал Иванов и пошел к телеге.
Немцы стояли чуть в стороне. Полицаи – гурьбой. Шумавцов сказал Лясоцкому одними губами:
– Их было двое.
– Не разговаривать! – закричал Хабров.
– Они же в камере вместе сидят! – усмехнулся Доронин.
Иванов принес топор, срубил две березки.
– Кладите Сафронова на куртку – вот вам и носилки.
– За тем и приезжали? – зло сказал Доронин.
– Они нас видели, а мы могли отвечать только на их выстрелы! – утихомирил друга Иванов.
– Это он партизан предупредил! – Сахаров уперся глазищами в Шумавцова.
– Лясоцкий тоже кричал, – сказал Доронин.
– Они свою участь сами решили! – Иванов подошел к унтер-офицеру.
Полицаи несли Сафронова, немцы шли, поотстав, за немцами – Шумавцов и Лясоцкий. Позади – Селифонтов с пулеметом на плече и Митька.
Унтер-офицер приказал солдатам продолжать движение, а сам поравнялся с Митькой. Спросил глазами: где мой? Митька кивнул в сторону Лясоцкого.
Достали парабеллумы. Каждый выстрелил по два раза.
Селифонтов на выстрелы не оглянулся.
Унтер-офицер посмотрел на «своего» партизана, потом на Митькиного:
– Мальчики.
И вдруг взял Иванова за руку. Показал его рукою на свои ноги, на левую свою руку:
– Выстрели! За кровь в бою с партизанами полагается отпуск домой. Домой хочу. Я очень хочу домой.
– В следующий раз! – согласился всерьез Митька. – Здесь народу много.
Унтер-офицер даже не улыбнулся. Ему очень хотелось быть от партизан, быть от русских, быть от своих гениев войны – как можно дальше.
Полицаи почти дошли до лошадей, до телег. Митька вдруг спохватился, побежал обратно.
Вернулся, в ноги глядел, будто искал чего-то. Ехали в Людиново – от земли так и не поднял глаза, будто ему запретили смотреть на небо.
Когда Людиново освободили, нашли тела Лясоцкого и Шумавцова. Тело Алеши было обезглавлено.
Верить своим
Нина Зарецкая вошла в дом, сняла пальто,
Потянулась руками к отцу, поцеловала крест на его груди. Опустилась на колени.
– Папа!
Матушка принесла воды, валерьяны.
Глядя на отца снизу вверх, Нина открыла то, что принесла в себе:
– Они – убийцы! Бенкендорф – первый.
Ее подняли с полу, усадили на диван, воду она отстранила.
– Лясоцких расстреляли. И дочку старшей их дочери, двух лет. И семью Рыбкиных – тоже. Рыбкиных трое. И тоже девочка, двухлетняя. А мальчик, Володя, который связной у партизан, из могилы убежал. У Лясоцких в семье девять человек. В живых остался один Саша, потому что он в тюрьме. Сегодня Сашу и Шумавцова повезли в лес ловить партизан. Партизаны убили полицая Сафронова, но Иванов вернулся без Саши Лясоцкого и без Алеши Шумавцова. Это все, что я знаю.
Отец Викторин быстро оделся.
– Батюшка, не к графу ли ты собрался?! – перепугалась Полина Антоновна.
– К немцу, матушка! К немцу! Я – пастырь. Волки пожирают мое стадо.
– Ты Магде ударь челом! Больше будет проку! – Уже на крыльце посоветовала матушка.
Графиня Магда приняла отца Викторина сочувственно.
– Военные власти запугивают население. Верный признак неудач на фронтах. Под Сталинградом наши войска потеряли очень много людей, но Красная армия все еще удерживает узкую полосу вдоль Волги. Отец Викторин, вы должны быть опорой графу Александру Александровичу. Он желает добра гражданам Людинова.
Бенкендорф отцу Викторину обрадовался, говорить только не дал.
– Понимаю ваше горе. Это и мое горе. Однако разве не чудовищно: среди террористов – женщины! Девочек одурачили, они еще безрассудны. Но мать, имеющая младенца, берет в руки мину, ставит мину на человека! Стало быть, и на собственное дитя! – Коменданту нужно было вдохнуть воздуха, и отец Викторин успел вставить слово.
– Граф! Я взываю к вашему милосердию. Остановите убийство юношей и девушек!
– А я взываю к вашему благоразумию! – закричал Бенкендорф. – Извольте, пастырь, убедить молодых людей беречь себя от смертоносных затей. Мальчик должен быть мальчиком, а девочка – девочкой. Только и всего! – Нашел среди бумаг документ. – Вот уровень моего доверия. К вам, отец Викторин! С июля по ноябрь под Сталинградом наши войска потеряли более полумиллиона солдат, самолетов – более тысячи, почти тысячу танков. Мы в Людинове – тыл. В тылу потери недопустимы. Не-до-пу-сти-мы! А у ваших юношей и даже у девушек – найдены мины!
Граф проводил пастыря до дверей своего комендантского кабинета:
– Я надеюсь не меньше вашего: казни прекратятся. Буду говорить с генералом.
Был ли храбр Бенкендорф ходатайствовать за подпольщиков перед Ренике?
Тайная полиция 7 ноября расстрелами отметила. Марию Ярлыкову арестовали за связь с партизанами. Ее зять, Александр Королев, был в отряде. Женщину держали в камере четверо суток. Допросы вел Иванов. На одном из них она встретилась с Толей Апатьевым.
– Мне Митька велел дать двадцать девять розог, – сказал Марии Толя.