Непобежденные
Шрифт:
– Верю, грешница, Господь Бог на нашей стороне! – Татьяна Дмитриевна перекрестилась. – Бога уж так и сяк гнали, а Он не оставляет Россию.
Провожая, Тоня вышла в сени дверь закрыть за Алешей. Взяла парня за плечи, к себе повернула.
– Ты наших знаешь?
– Знаю.
– Обо мне им скажи. И Шура не подведет. О нас им скажи! – Поцеловала быстро, ласково. – Какой же ты гармонист, парниша!
Смеркалось. Время патрулей. Добрался до дома без приключений. Бабушка сапожников ужином кормила.
Хорошо Хотеевы поют, у Шуры голос, как глаза, ясный.
Темная лужа на асфальте
Утром, до заводского гудка, Шумавцов постучался в дверь дома Ольги Мартыновой. Он проверил и знал: немцы, стоявшие в их доме, отправлены на фронт. Дверь открыла сама Ольга.
– Зима на пороге, а в сердце Весна. Я с подарками! – это был пароль.
– Всякое угощение в радость, – ответила Ольга, принимая узелок с пирожками.
– Бабушка прислала. Деду Морозу надо знать, что делается в Кирове и в Жиздре.
– А пропуска?
– О пропусках ничего не сказали. Дали для тебя деньги.
Ольга помрачнела, но деньги взяла.
– Ладно. К Иванову схожу, к бургомистру. Я с его племянницей училась в школе. Он человек не злой.
Пригласила в дом.
– Спасибо! Мне на работу.
Шел и Золотухина про себя корил: приказы легко отдавать, а как разведчикам без документов?
Шел, поглядывая на березы вдоль улицы. И – остановился. Эти улицы, эти березы, даже листья в траве – не его.
Смотрел на изморозь на бурьяне, на остатки выпавшего ночью снега. Снег русский, но ведь тоже не его. И – Шура… И – Ольга. А сам-то он… Он ведь тоже!
Принадлежащий Германии, потому что оставлен страной СССР и отдан немцам.
– А что же у нас нашего?
Увидел крест на Казанском соборе. Куполов нет, но крест деревянный поставлен.
Бог? Которого нет по решению Совета народных комиссаров.
Медленно-медленно повел глазами по городу, словно бы возвращая, на что поглядел.
И увидел – близко! – немецкий патруль. Ужаснулся: рука за пазухой! Вытянул медленно и окатил себя презрением.
– Руки по швам! Перед господами.
Патруль прошел мимо, даже не поворотившись в его сторону. Взмокший от пережитого страха и от стыда, натолкнулся глазами на спину Саши Лясоцкого. Тоже на работу спешит.
– Ты слышал? – спросил Шумавцов. – Немцы набирают людей в Германию.
– Слышал. Митька – главный вербовщик! Иванов.
– Это коварное дело.
– Почему коварное? – удивился Лясоцкий.
– Наши войска вернутся, а народа нет. Ни для фронта, ни для тыла. До Берлина тысячи километров. Быстро привезти всех обратно не получится.
Лясоцкий глядел
– Ну и голова у тебя! Чего-то делать надо. Митьку по башке съездить?
– Через пять минут другого поставят.
– К партизанам бы сходить… Но где они? Отряд лесхоза Никитин предал. Немцы этого Никитина лесничим назначили. Отец говорил: лесник Фанатов объявился. Его взяли в армию, а он сбежал, стал дезертиром. Немцам теперь служит. Вокруг Людинова лес вырубят на полтора километра, чтоб партизаны не могли подойти незаметно.
У проходной дежурили два полицая.
– Мишка Доронин! – узнал Шумавцов.
Доронин отвернулся.
Уже пройдя контроль, Лясоцкий сказал:
– А второй знаешь кто? Машурин! Он у нас в школе был инструктором по труду.
– Изменники! – Алеша кулаком о кулак ударил.
– Но они вместе! А мы? Я бы их убил, да нечем.
– Немцев надо бить! – Алеша посмотрел в глаза Лясоцкому. – Если жизнь отдавать, так задорого.
Днем – новость. Новости, как синички, сами собой прилетают. Подошел к Алеше его сосед по дому, Миша Цурилин:
– Слышал, что натворил Двоенко?
– Не слышал.
– Проклятый Чижик! На улице, при всем народе, застрелил нашего учителя черчения и рисования. Его фамилия Бутурлин. Мы звали его Репин! Двоек и троек не ставил. Если чертежи совсем никуда, ставил четверку «со вздохом». По рисованию – всем пятерки. Он так говорил: «Дары от Бога. У вас иные небесные дарования».
– Что случилось-то?!
– Репин к Чижику один из всех учителей хорошо относился. Увидел вчера на улице и спросил: «Как вас угораздило, Александр Петрович, в эту форму вырядиться?» Чижик, говорят, зарычал и ба-бах из пистолета.
– Почему он Чиж? Чижи – красивые птицы…
– Да ведь он ходит-то как! Не ходит, а подпрыгивает.
Смена кончилась. С работы втроем шли: Алеша, Цурилин и Апатьев.
– Чего это такое? – не понял Апатьев.
На перекрестке улиц лежали двое. На асфальте вокруг них черное пролито.
– Обходим! – схватил ребят за плечи Цурилин. – Убитые…
Сделали крюк. Старушка, выглядывая из-за калитки, сказала ребятам:
– Не ходите гурьбой: застрелят. Двоенко двоих застрелил. Видели?
– Видели, – Толя Апатьев остановился. – Она правду говорит. Вперед идите… Я потом.
Шли молча. Алеша чуть было руки в карманы не сунул: дрожали. Опомнился. За спину заложил. А за спину тоже, наверное, нельзя. По швам! По швам!
– Я завод взорву! – сказал Цурилин.
– Как ты его взорвешь?
– Очень просто. На складе бочки с бензином.
Алеша промолчал, но потом рассердился:
– Горячку не пори! Такие дела надо готовить серьезно, чтоб людей зазря не постреляли.