Неправильный красноармеец Забабашкин
Шрифт:
— Как?
— Их немного было. Основную часть диверсантов наши доблестные солдаты уничтожили. А тех четверых, что мы встретили, уложили сразу и без разговоров.
— Четверых? Молодец, Фриц! — похвалил его ефрейтор.
«Интересно, как это я тебя раньше не заметил. С другой стороны фуражки на тебе нет, а знаки различия под плащом не разглядеть. Иначе тебя бы уже давно с нами не было», — подумал я.
Очевидно, они были немного знакомы, а потому тот говорил непринужденно.
— Так вы считаете, что больше противника тут нет?
—
— У нас осталось два солдата из охранения. Где им лучше занять оборону?
— Нет! Никакой обороны! Нужно всем держаться вместе. Если снайперы вновь прорвутся, то нам надо быть рядом и видеть друг друга. Иначе они перебьют нас поодиночке!
— А ты думаешь, они решаться вновь напасть? — спросил один из артиллеристов.
— Решаться? Да они уже нападают, — теперь влез в разговор Фриц. — Русские уже рядом! Они…
И Фриц начал описывать все «зверства» «русских», разумеется, выдумывая их, описывая неописуемое.
Так, его больная фантазия родила миф о десяти захваченных бронетранспортёрах, а шизофренический разум придумал притчу о трёх перешедших в наступление русских снайперских ротах.
Солдаты вермахта слушали его во все уши, посматривая то в сторону города, то в сторону продолжающих вести огонь миномётчиков.
Заметив это, я решил заканчивать «Сказки Венского леса» и громко произнёс:
— Вот пока мы с вами сейчас ничего не делаем, а просто треплем языками. А в это время, наши доблестные войска (тут я имел в виду, конечно же, красноармейцев), наносят противнику урон. Ведь если вы забыли, я напомню: русские уже близко!
— Что ты предлагаешь делать? Как их остановить?
— Это очевидно даже мне! — теперь все выжившие перевели взгляды на меня. И я продолжил: — Сейчас наши войска отошли в сторону Троекуровска и держат позиции. Русские находятся внутри колонн. И нам, во что бы то ни стало надо колонны немецкой техники полностью сжечь, иначе это оружие уже скоро повернется, простив нас.
— Ты думаешь, русские смогут так быстро освоить столь сложную технику? — усомнился чудом выживший после моего отстрела ефрейтор.
— Конечно, смогут. Вы, господин ефрейтор, думаете, у них танкистов нет? Есть, не сомневайтесь. Они уже часть наших танков захватили и вовсю на них наступают!
— А я говорил господину фон Кригеру, что надо продолжать вести огонь! — вероятно, вспомнив, что я ему талдычил всю дорогу, неожиданно нервно закричал Фриц, а затем, словно очнувшись, чуть понизив голос, спросил: — А, где он, кстати?
— Погиб от огня снайперов. Они нам три расчёта уложили, — проскрежетал зубами ефрейтор.
— Господин обер-ефрейтор, а в наших колоннах много русских солдат?
— О да! Колонны полностью захвачены, — закивал Мольтке и продолжил отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, придумывая новые и новые детали советского наступления, которого нет.
И в этот момент мне пришла крайне
Сейчас, у нас получалось так, что весь офицерский состав был выведен из строя. И самым старшим по званию среди присутствующих стал «мой» фриц. Стоя рядом с солдатами и стараясь отвечать на их вопросы, он совершенно позабыл, что именно он теперь по факту может и должен возглавить обезглавленное подразделение.
Это надо было немедленно исправить.
И я, перекрикивая любопытных артиллеристов, прокричал:
— Господин обер-ефрейтер, принимайте командование. Вы как никто другой знаете противника. И знаете, что только огнём наших пушек мы его можем остановить.
Мольтке от такого предложения получил очередной шок и удивлённо уставился на меня.
А вот пока оставшиеся в живых артиллеристы восприняли мои слова как должное. Они перевели свои взгляды на Фрица и стали ожидать приказ.
«Ну же, бестолочь, давай, командуй! Это твой шанс, чтобы гореть в адском пламени на пару лет меньше!» — подумал я.
Но видя удивлённо смотрящего на меня пленного, решил тому помочь и немного кивнул, как бы разрешая взять всё в свои руки.
К этому моменту мой подопечный, очевидно, уже полностью разорвал свою связь со старой родиной, а потому без зазрения совести посмотрел в сторону дымящейся колонны и, сглотнув ком в горле, кашлянул и гаркнул:
— Заряжай! Сейчас мы покажем этим гадам, что такое артиллерия!
И началось…
Я точно не помнил, но вроде бы по нормативу скорострельность у гаубицы должна была быть четыре-шесть выстрелов в минуту. Мы же делали девять-десять. И причём стреляли мы очень точно, добиваясь девяти попаданий из десяти выстрелов.
И такой неплохой точности способствовал, в том числе и я.
Забравшись на груду ящиков из-под снарядов и иногда фокусируя взгляд на колоннах, я помогал корректировщику более точно заниматься этой самой корректировкой.
И когда после очередного выстрела мы видели взвивающийся в небо столб чёрного дыма и пламени, которые означали, что выпущенный снаряд достиг нужной цели, артиллеристы, помощники и Мольтке очень радовались этому как дети.
Радость пушкарей, в общем-то, понять было можно. Они извергали восторг, думая, что уничтожают технику, которая захвачена противником. А вот радость корректировщика понять было сложно. Ведь он помогал уничтожению тех войск, за которые воевал час назад.
«Наверное от всего того, что произошло, у него „крыша“ окончательно поехала», — обалдевал я, глядя, как прыгает от счастья Фриц, видя что наш снаряд поразил танк Т-2.
У того, от прямого попадания, очевидно, сдетонировал боекомплект, и он буквально разлетелся на части!
— Забабаха! — хрипел Фриц, хватая меня за руки и при этом, пытаясь шептать. — Забабаха, ты видел? Видел, как мы его?!
— Да-да, господин обер-ефрейтор, — отвечал на это ему я и шептал в ответ: — Спокойно! Возьми себя в руки! Ты палишься!